Итак, встроенность симптома психоанализа в индивидуальный симптом отдельно взятого невротика, с одной стороны, способствует складыванию переноса на психоанализ и возможности для анализанта его пройти, с другой – выставляет для этих же процессов помехи и препятствия. При этом помехи это обязаны не тому, что психоанализ в целом переступает порог клиники и добивается принятия и признания себя глобальным, общечеловеческим дискурсом и культурным феноменом современности. Нет, дело отнюдь не в том, что он частенько использовал рупор и устанавливал внешние связи с сопредельными и не очень сферами, не в том, что он заставил человечество кардинальным образом пересмотреть взгляды на человека, его место в мире, его жизнь, историю и судьбу. Психоанализ, несомненно, оставил неизгладимый след в «психологии масс» и оказал влияние на ключевые процессы и судьбы всего двадцатого и начала двадцать первого веков. Однако вопрос не в подвижках и воздействиях психоанализа самих по себе, а в том, как и в каком направлении, начиная с определенного момента, происходило преломление этих процессов. Как отмечает Г. Тупинамба, когда в начале 1960-х годов Жак-Ален Миллер подверг означающее тотализированной формализации и граница закрытой искусственной внутрианалитической ситуации была размыта, латентное наслаждение, которое аналитик был призван культивировать и регистрировать в кабинете, частично покидает оболочку индивидуального симптома в аналитической ситуации и «выходит в мир». Происходит утечка того наслаждения, «огораживание» и удержание которого в резервации узко клинической практики было доселе важнейшей задачей психоаналитика. И психоаналитическая мысль следует за ним на уличные площади, на экраны кинозалов, в выставочные галереи, на страницы книг и желтой прессы, на помосты политических баталий… Психоанализ распространяет свои права владения на это наслаждение, заполнившее практически все сферы и феномены общественной и частной жизни: от подростковых увлечений и медиаконтента до педагогических практик и биополитики. Однако, возвращаясь в своем новом переизданном самовыдвижении, психоанализ, будучи, теперь полагая себя в праве выносить суждение на предмет состоятельности тех или иных дисциплин в их обращении с их же собственной нехваткой, в ситуацию этого «наслаждения без границ» помещает и себя, что, в свою очередь, приводит к полному перед ним обезоруживанию. Таким образом, анализ лишается своего главного теоретического орудия и инструмента – способности производить и транслировать знание о наслаждении, – поскольку и сам оказался этим наслаждением практически полностью захвачен. Попадая на территорию этого наслаждения, аналитик неминуемо вынужден столкнуться со своей неспособностью положить ему передел. Тем самым он лишь развязывает этому нелокализованному, безбрежному, затопляющему наслаждению руки, чтобы, в свою очередь, уже оно не позволило образовать ему аналитическое знание. И это неудивительно, ведь чтобы подобное знание произвести, необходимо это наслаждение сперва усмотреть, выделить, зарегистрировать.