Здесь чему ещё и верят,
Так сухой, бесслёзной злобе дня.
Только Ты по крайней мере
И слезам поверишь, и в меня.
* * *
Да, это только слова.
Всего лишь слова.
Так, сотрясение воздуха, звук пустой…
Разве не Сам Ты, Господи, мне даровал
Право – словами болеть как своей судьбой?
Впрочем, скорей не право – пожизненный долг.
Я исполняю: вынашиваю в себе
Столько отчаянных слов, что мой дух замолк,
Весь покорившись отчаянью как судьбе.
И немота его – вся от избытка слов.
И от избытка словам неподвластных чувств.
И, поражённый судьбою, мой дух готов
Логосу – как величайшему из искусств —
Самозабвенно служить.
Научи внимать,
Господи, Слову Единому Твоему.
Чтобы проникла в слова мои благодать,
Свято поверю, что Высшую Суть пойму.
* * *
Кто-то же слышит, как Родина с ним говорит.
Будто зовёт или просит – как мать, не иначе.
Я погружаюсь привычно в свои словари —
И ничего-то не слышу.
А Родина плачет.
Знаю, что плачет, утратив исконную речь.
Речи лишась от разрыва эпох и столетий.
Я берегу словари.
И пытаюсь беречь
То, что убили и Время, и западный ветер.
Родина, я не гожусь ни на что и ничем.
Слово моё – равноценно ль огромной потере?
Помню о ней.
Как о том, что уйду насовсем.
Слово потом сохранит эту память, я верю.
Взыскующая лира не простит
Мне остановки, если я устану
Судьбу и душу растравлять как рану,
Тревожа то и дело честь и стыд.
Ещё не завершается судьба.
Душа вовек не знает завершенья —
К стыду ли, к чести ли…
И ей спасенья,
И правды ищет лира, столь груба
И неискусна в пении своём:
Уже не до возвышенного слога.
У совести на службе, судит строго —
И не простит, пока мы с ней поём.
До самого до Страшного Суда.
И мой привычный долг – без остановки,
Ни на какие не идя уловки,
Терзать себя орудием труда.