Я и так немного отставала от всех. Да что там, изрядно отставала. Сантиметров на тридцать ниже, чем средняя восьмиклассница. Никакого чувства стиля. Ну если только не считать «стилем» пять пар треников разных цветов.
Когда мне было двенадцать, мама спросила меня, не хочу ли я джинсы. Я отказалась из практических соображений. «Они такие твердые и холодные по утрам», – объяснила я маме. О том, чтобы пойти в магазин за одеждой, и речи быть не могло. В отделе для подростков мне все было велико, поэтому надо было идти в детский отдел. А там – засилье кофточек в цветочек и носочков в горошек.
Еще я восемь лет профессионально занималась спортивной гимнастикой, и поэтому развивались у меня не груди, а бедра. Группа мальчиков, едва завидев меня на перемене, кричала: «О, мускулистая идет! Покажи бицуху!» Не те округлости во мне замечал противоположный пол.
Я не могла справиться с предпубертатным адом, как другие. Поэтому в тот день, добравшись до дома, я стала рыться в ящике на кухне, где хранилось все на свете, и нашла там идеальный прибор: переносной аппарат для срезания катышков. Я сунула его в рюкзак и пошла к себе в комнату, чтобы провести работы.
Отчего-то мне не пришло в голову попросить маму или папу о бритве. Как-то стыдно было даже подумать о такой просьбе. Я знала, что это противоречило бы всем их жизненным убеждениям. Родители смотрели на мир сквозь розовые очки Беркли конца 60-х и оставались приверженцами «всего натурального», сражаясь с такими социальными стереотипами, как удаление волос, – наверное, потому что они мешали ностальгировать по кустистым бровям Джона Леннона. Между тем моя мама, как я уже говорила, ни разу в жизни не удаляла волосы на теле.
А папа мой говорил, что ему это очень по нраву. «Обожаю свою волосатую зверушку», – говорил он.
Помимо культивирования стереотипов о бритье, папа часто говорил, что ему не нравится, когда женщины красятся и пользуются парфюмом (вплоть до дезодоранта). В целом мы были волосопозитивным домом, где на практике реализовалась доктрина «как родился, так и пригодился». Но я, вместо того чтобы свободно оставаться самой собой, как-то некомфортно чувствовала себя в этой волосяной рубахе. Снова пора вспомнить о «Белом мускусе». Папе даже небольшое количество «Белого мускуса» было противно, а кто же не любит «Белый мускус»?