– Как же ты не понимаешь, Кэйко?! – в отчаянии шептала мама, обнимая меня по пути с того педсовета домой. Похоже, я опять облажалась, но как именно – снова не понимала, хоть тресни.
Родители хватались за голову, не зная, что со мной делать, но продолжали меня любить. Я же вовсе не хотела, чтобы они огорчались и извинялись за меня перед белым светом, и потому решила не высказывать ничего резкого за пределами родного дома. Начала подражать другим, делать то, что мне говорят, – в общем, напрочь запретила себе проявлять какую-либо инициативу.
Заметив, что я перестала нести что в голову взбредёт и своевольничать, взрослые, похоже, вздохнули спокойно.
К старшим классам я превратилась в такую тихоню, что это уже стало проблемой само по себе. Для меня же молчание было спасением, идеальным ноу-хау, помогавшим пробираться по жизни. «Заводи больше друзей! Играй с ними чаще на улице!» – советовала мне классная в дневнике, но я продолжала гнуть свою линию и раскрывала рот лишь по крайней необходимости.
Моя сестрица двумя годами младше была «обычным» ребёнком. Но почему-то не отдалилась от меня, а наоборот, здорово ко мне привязалась. Когда мать распекала её за те «обычные» провинности, которые мне прощались, я подходила и спрашивала: «Мама, почему ты злишься?» От этих вопросов мама переставала ругаться, а сестра, видно, думала, что я таким образом её покрываю, и всякий раз потом говорила «спасибо». А ещё я частенько отдавала ей свои конфеты или игрушки, поскольку была к ним равнодушна. Вот она и ходила повсюду за мной, как приклеенная.
Родители меня любили, берегли – и потому переживали за мою психику с утра до вечера. Однажды я подслушала, как они совещались по мою душу:
– Что же делать? Может, ещё поправится?
«Вот как? – помню, подумала я тогда. – То есть внутри меня нужно что-то поправить?»
А затем меня долго везли на папиной машине в другой город на консультацию. Доктор сперва заподозрил семейный разлад, но при виде спокойного, солидного папы – служителя банка и робкой, но ласковой мамы, а также любящей младшей сестры проникся ко всем нам симпатией.
– Ну что ж! Окружите её заботой и лаской, а там и понаблюдаем, что дальше, – только и сказал он родителям на прощанье. Что звучало полной бессмыслицей: заботы и ласки дома мне и без его советов хватало.