Я лихорадочно пытаюсь сообразить, как люди вообще живут без этого?
Две обезьяны висят на ее шее и подозрительно меня разглядывают.
– Будешь спать в «Ла-Пасе», – сообщает Саманта и помогает мне снять с плеч рюкзак у входа в здание, которое, наверное, когда-то было белым.
В здание ведут четыре двери, с которых облезает старая зеленая краска. На каждой табличка. «САНТА-КРУС». «ЛА-ПАС». «БЕНИ». «ПОТОСИ».
– «Ла-Пас» – хорошая комната, – продолжает она, пока я пытаюсь нарыть в рюкзаке фонарь. – Там сейчас всего три человека. Душ, – указывает на деревянный сарай, едва заметный за деревьями. – Есть туалеты со смывом, но мы ими не пользуемся: это чревато.
Говоря «со смывом», она изображает пальцами кавычки, а Коко кряхтит, будто соглашается. Саманта смотрит на него с умилением. Интересно, долго она здесь проработала? Несколько лет? В брошюре говорилось, что минимальный срок – две недели…
– Это у нас называется патио.
Она оптимистично обводит рукой поляну, которая больше похожа на грязный перекресток.
Тропинки обозначены шатающимися кирпичами. В центре несколько скамеек жалкого вида и криво торчит труба с водопроводным краном. Сэмми показывает вбок:
– Comedor[8], там мы едим.
Прямоугольная деревянная конструкция. Вместо стен – зеленая сетка, видимо, для защиты от насекомых. Под ней только что зажгли свечи, и они бросают на землю пляшущие тени.
– За спальным блоком медпункт Агустино, – продолжает Сэмми. – Если поранишься, иди туда.
– К ветеринару?
– Агустино ювелирно владеет скальпелем, – громко смеется Сэмми.
Я морщусь. «Всего одну ночь, – говорю я себе. – Надо пережить одну ночь. Утром уеду».
– Но если нельзя пользоваться туалетом со смывом… где я могу… э-э-э…
Я замолкаю и краснею в тон обезьяньей шерсти.
Саманта поворачивается и указывает в темноту:
– Сортир там.
Потом, опершись о стену для равновесия, она, как ни в чем ни бывало, снимает резиновый сапог, переворачивает его, и на землю выливается длинная струя коричневой жижи. Я в ужасе таращусь на нее.
Сэмми лукаво подмигивает.
– Болото.
У меня отвисает челюсть.
– Болото?
Потом она машет рукой и просто уходит. Обезьяны поворачивают головы и наблюдают за мной. Их глаза светятся в почти полной темноте. Мрак такой густой, словно меня проглотили. Мгновение я стою одна в орущей тьме, окруженная стрекотом, пульсацией, перестуками, я не могу сообразить, что делать. Живот сводит, и у меня не остается выбора: сломя голову устремляюсь по тропинке – не тропинке, которую показала Саманта. Это лишь чуть менее темный прогал среди других между деревьями. Луч фонарика попадает на ветви, и они сияют белизной, точно ребра, точно трупы, сложенные друг на друга.