– А теперь мама пусть споет «Аморе-беломоре»!
– Что-что? – удивился Василий Иваныч.
– Да глупости… Что ты, Степа, выдумываешь?..
– Не выдумываю, не выдумываю, вы с Анькой пели – аморе-аморе!
– Вот как? – обрадовался генерал и пошутил: – Спой, светик, не стыдись!
Травиата не знала, что и делать, а Анка-хулиганка (и обезьянка) вдруг, нагло и весело глядя отцу в глаза, пропела все это издевательство над знаменитым дуэтом из неизвестной в России оперы.
Папа ничего не сказал, повернулся и вышел.
Больнее всего Василию Иванычу было то, что его любимица ужасно фальшивила, ну просто невыносимо, как пьяный Дронов на расстроенной гитаре.
Вот тогда и появились наушники. Хотя их радиола ничего такого не предполагала и Бочажок сам должен был придумать и сделать какие-то усовершенствования и приспособления, отгоняя от горячего паяльника привлеченного запахом канифоли маленького сына.
Но взамен уязвленный отец потребовал, чтобы и они в свою очередь не оскорбляли его слух своими Хилями, Кобзонами и Магомаевыми (последнего Василий Иванович ненавидел особенно люто, как перебежчика и иуду, – ведь оперный же певец, голос такой великолепный, а поет, прости Господи, Бабаджаняна! Тьфу!).
Так что на какое-то время в квартире Бочажков умолкла всякая музыка – и толстых, и тонких, и с одесского кичмана, и из Большого зала консерватории.
Но и на этих заранее подготовленных позициях глава семейства не удержался и продолжил бесславное отступление под натиском развеселой попсы (правда, слова такого тогда еще не было и в помине).
Однажды, вернувшись раньше времени из командировки (как в анекдотах о супружеских изменах), Василий Иванович еще на лестничной площадке услышал:
Бабушка, отложи ты вязанье!
Заведи старый свой граммофон!
И мое ты исполни желанье –
Научи танцевать чарльстон!
Радиола пела на полную громкость, поэтому никто не слышал, как глава семейства открыл дверь и выглянул из прихожей.
Изменщица Травиата в утреннем неглиже и дочка тоже в одной розовой ночнушке танцевали этот самый, непонятно как снова вошедший в моду нэпманский танец и были счастливы и прекрасны.
Так славно плясали, так ладно!
Даже Степка и тот заливался дурашливым хохотом и дрыгал тоненькими голыми ножками – нелепо и невпопад.
Ну что ты будешь делать?
Да пляшите вы сколько хотите, дурынды, и слушайте вашу белиберду, коли уж вам так она нравится!