– Простак, – нараспев произнес он мою фамилию. – Ответь на вопрос.
И вдруг я понял, что могу ответить. И не просто могу, а должен. Как бы ни противно было вступать в разговор с этим человеком, я понимал, что мои желания ничего не значат в данный момент. Что-то извне заставляло меня ответить, при этом позволяя мне самому решить, что именно я отвечу.
– Почему? – прохрипел я.
– Что почему? – руки убийцы дернулись сильнее прежнего, стукнулись о бедра и продолжили болтаться.
– Почему я должен умереть?
Вновь последовал короткий смешок и певучий ответ:
– Потому что ты идиот. – Тут он наклонился в мою сторону (что было больше похоже на скольжение по воздуху), и я заметил на его лице невинное выражение, с которым смотрят на маленьких детей, больных или слабоумных. – Идиот, – прошептал он и резко выпрямился, чем вызвал в своем теле усиленные колебания.
– Я не идиот, – возразил я, чувствуя унижение.
Колебания его тела резко угасли.
– А кто же ты? – последовал серьезный вопрос.
– Если ты пришел убить меня, просто убей. К чему эти разговоры?
Произнеся эту короткую горделивую речь, я ясно почувствовал прилив сил, понял, что мое тело вновь готово подчиняться мне. Однако же, я даже не подумал использовать эти силы против человека, издевавшегося надо мной в мой смертный час. Нет, я готов был броситься с кровати прямо ему под ноги и молить о прощении, молить сохранить мне жизнь, и покрывать его ноги поцелуями и горячими слезами в надежде на его милость. Уверен, я бы так и сделал, если бы не понимал, что это совершенно бесполезно.
– Действительно, это именно я пришел убить именно тебя, Простак, – голос его звучал теперь не столько издевательски, сколько презрительно. – В нашем случае, такое стечение обстоятельств означает только одно: ты проиграл, Простак. Проиграл с треском и позором. Ты лежишь передо мной жалкий и ничтожный, вызывающий истинное желание стереть тебя в порошок. И поверь, я сделаю это с величайшим удовольствием.
Я совершенно не понимал, о чем идет речь. Я не понимал, в какую – неизвестную самому себе – игру я играл, не понимал, когда и как я проиграл. Но понимал, что я проиграл.
– В чем я проиграл? – спросил я.
То, что в случае с обычным человеком можно объяснить как всплеск руками, в его случае имело вид многоуровневого сложнейшего маневра, отработанного им до совершенства. Он хотел было ответить, но вдруг осекся, и там, где обычный человек замер бы, он смог лишь свести к критическому минимуму свои колебания. Он помолчал, внимательно глядя мне в лицо, и медленно покачал головой.