Когда выдавалась редкая возможность уйти из дома, Лерка приходила сюда, к старому маяку. Он давно не действовал, стены его зияли выпавшими кирпичами, в балкончике-галерее, опоясывающей маяк, отсутствовало много столбиков, но стёкла в башенке оставались абсолютно целыми и словно даже чисто вымытыми. Лерка поднялась по ступенькам крыльца к дверям, сколоченным из хорошо пригнанных старых досок и покрашенным самой флотской в мире краской – рыже-коричневым корабельным суриком. Двери оказались плотно закрыты и сверху заложены засовом, а в петли вставлен новый, блестящий замок. Она тяжело оперлась о дверную доску, постояла на крыльце. Этот маяк был самым старым в городе. Лерка улыбнулась, вспомнив старую фотографию из краеведческого музея, где он после боры́2 весь покрыт бугристыми ледяными наростами, по которым ползают люди с кайлами, а сверху надпись, с ятями: «Южнороссийскъ. Маякъ обледеневший в Нордъ-Остъ. 1907»… Сюда от забора грузового порта вела дорожка, вымощенная плитами, огибала маяк и уходила на длинный, с полкилометра, волнорез. Рядом с башней маяка притулилось какое-то ветхое здание, то ли избушка, то ли сарай, покрытое старым, дырявым, в ржавых пятнах шифером. Двери его тоже были закрыты на замок.
Здесь, несмотря на то, что от центра города буквально пятнадцать минут пешком, никогда не бывает отдыхающих, потому что невозможно войти в море из-за огромных каменных валунов. Именно поэтому Лерка и приходила сюда, никаких людей ей видеть не хотелось совсем. Но возможность такая выпадала нечасто. Отец почти не вставал, лишь иногда вечером с её помощью выходил в беседку, укладывался на оборудованную для него Леркой лежанку. Они никогда раньше не разговаривали подолгу – Лерка в семнадцать лет уехала из дома, сначала в Город учиться, а оттуда в Северореченск, где прожила больше пятнадцати лет. Короткие каникулы и отпуска к беседам особо не располагали. И вот теперь, когда отец уже одной ногой стоял по другую сторону, наконец, настало время для длинных разговоров обо всём на свете…
Лерка глянула на наручные часы, чёрт, опять остановились. Она нашарила в кармане ветровки телефон, присвистнула – её нет дома уже почти три часа. Покачала головой и, стараясь не спешить, пошла по дорожке в сторону порта. Проходя мимо художника, непроизвольно кинула взгляд на мольберт и остановилась. На листе было нарисовано всё, что их окружало – маяк, мрачноватое море, горный хребет вдали, небо в серых рваных облаках и она, Лерка, сидящая на валуне возле волнореза. От картины, а особенно от слегка сгорбленной, маленькой по сравнению с морем и горами фигурки веяло таким одиночеством, такой тоской, что она неожиданно для себя произнесла: