Глаз я так и не подняла, а он уже мне что-то протягивает. Мой ноутбук.
– А, блин, – говорю я и забираю свою вещь. Я даже не сообразила, что оставила его у них.
– Не стоит благодарности, – отвечает он.
– Спасибо. – Я прижимаю ноутбук к груди.
Подбородок мой ползет вверх, мы встречаемся взглядом. Я осознаю, что мы стоим совсем близко. Улица снаружи затихает, как будто все соседи затаили дыхание.
А он стоит, и я не понимаю: ждет он от меня еще каких-то слов или предполагает, что я приглашу его войти. Я вглядываюсь в его глаза в поисках разгадки, но он их отводит, а я не знаю, как быть дальше, так что просто делаю шаг назад и хлопаю дверью ему в лицо.
Уже у самого парка Дженайя говорит:
– Тут в паре кварталов по Никербокер убили Кармине Галанте.
Только этой подробностью из истории Бушвика она и делится с братьями Дарси, пока мы идем к парку. Дженайя потребовала, чтобы я пошла с ней вместе на свидание с Эйнсли, но я понятия не имела, на что нарываюсь: что и Дарий пойдет тоже.
Выйдя из своего особняка вслед за Эйнсли, он объявил, что желает «экскурсию по окрестностям».
Только я не экскурсовод. Уж тем более для него.
Дженайя и Эйнсли идут и кокетничают – в основном треплются о какой-то чепухе: типа мальчишников на кампусе и какие придурки их белые однокурсники – ходят зимой в шортах и худи.
– Кем там он был, Зи? – громко спрашивает Дженайя. Я от нее отстала шагов на десять.
– Отцом семьи Бонанно, – отвечаю я. Дженайя всегда пропускала мимо ушей папулины рассказы про старый Бушвик. Это я все записывала, а потом перекладывала в стихи.
– Кем-кем? – переспрашивает Дарий. Он от меня отстал на пару шагов.
– Итальянским мафиози. Они тогда всем заправляли в этом районе: наркотики, азартные игры, шантаж… чего только не.
– Класс. Похоже, ты неплохо покопалась в этом дерьме.
– Верно, – отвечаю я, не замедляя шага.
Эйнсли и Дарий озираются так, будто никогда не видели таких домов, как у нас: стоящих в ряд, с крикливыми вывесками, на которых написано «Такерия», «Ботаника», «Иглезия пентекосталь». А потом мы переходим Миртл-авеню, и Бушвик становится не похож на Бушвик.
Дарий фотографирует граффити на стенах – оно больше похоже на картинки для туристов, чем на работу подростков, которые хотят заявить о себе или похвастаться крутизной перед другими районами.