Я сказала:
– Какая ужасная шаль.
– Что ж, некоторым людям пришлось бы легче, если бы они умерили спесь, – сказала мисс Скотт. – Людям в благотворительных заведениях не приходится ни на что рассчитывать или жаловаться.
Итак, я завернулась в затхло пахнущую, траченную молью шаль и уселась на плетеный стул, гадая, что меня ждет: замерзну ли я насмерть или выживу. Нос у меня закоченел, поэтому я закуталась с головой и была уже в полудреме, когда шаль внезапно сорвали у меня с лица: передо мной стояла мисс Скотт в сопровождении незнакомого человека. Незнакомец, оказавшийся доктором, приветствовал меня словами:
– Это лицо мне знакомо.
– Стало быть, вы меня знаете? – спросила я с воодушевлением, которого отнюдь не испытывала.
– Думаю, да. Откуда вы?
– Из дома.
– Где ваш дом?
– Разве вы не знаете? На Кубе.
Тут он сел рядом со мной, пощупал мой пульс, изучил язык и наконец сказал:
– Расскажите мисс Скотт о себе все, что нужно.
– Нет, не расскажу. Я не стану разговаривать с женщинами.
– Что вы делаете в Нью-Йорке?
– Ничего.
– Вы можете работать?
– No, señor.
– Скажите мне, вы уличная женщина?
– Я вас не понимаю, – ответила я, испытывая к нему искреннее отвращение.
– Я хочу сказать, позволяли ли вы мужчинам обеспечивать вас, брать на содержание?
Мне захотелось дать ему пощечину, но мне нужно было сохранять самообладание, поэтому я просто сказала:
– Не знаю, о чем вы говорите. Я всегда жила дома.
Задав мне еще множество вопросов, столь же бессмысленных, сколь бесчувственных, он оставил меня и заговорил с сестрой.
– Определенно слабоумная, – сказал он. – Я полагаю, это безнадежный случай. Ее нужно поместить в заведение, где о ней позаботятся.
Так я выдержала свое второе медицинское обследование.
После этого способности докторов окончательно упали в моих глазах, а мои собственные – возросли. Теперь я была уверена, что ни один доктор не может отличить сумасшедшего человека от здорового, если тот не буйный.
Ближе к вечеру появились женщина с мальчиком. Женщина села на лавку, а мальчик пошел внутрь переговорить с мисс Скотт. Вскоре он вышел и, кивнув на прощание женщине (которая была его матерью), удалился. Она не выглядела сумасшедшей, но историю ее мне узнать не удалось, потому что она была немкой. Во всяком случае, звали ее миссис Луиза Шанц. У нее был довольно потерянный вид, но, когда санитарка поручила ей что-то зашить, она выполнила эту работу скоро и хорошо. В три пополудни всем пациенткам дали овсяный суп, а в пять – по чашке чаю и куску хлеба. Я удостоилась особого отношения: поскольку я была не в состоянии ни есть этот хлеб, ни пить субстанцию, носившую гордое название чая, мне дали стакан молока и крекер, точно так же как в полдень.