От могилы его ничего не осталось: разрушение соборов и монастырей было заурядным делом в советской империи, устанавливавшей собственный культ.
Первый сатирик, Кантемир чувствовал изъяны человеческой породы и любого общества с тою безжалостностью, которая позволяла находить наиболее ёмкую словесную форму для их изображения: хотя сегодня требуется изрядный труд для чтения подобных виршей.
Когда-то сверкали, играли драгоценными каменьями, созвучьями, чтобы потом казаться непроворотными, очень тяжёлыми, если не обветшавшими.
Нужно делать скидку на огромный временной пласт, отделяющий нас от Кантемира, и не предаваться иллюзии вечности слова: сохраняясь как зыбкий памятник, оно меняется настолько, что чтение столь древних авторов может иметь только ознакомительную функцию, на уровне эстетическом и смысловом, едва ли кого-то сейчас в чём-то убеждая.
Тем не менее жизнь и литературная деятельность Кантемира – блестящий пример цельности, внутренней силы и той сосредоточенности на главном, какая и позволяет, при столь краткой жизни, высказаться полно.
Ломоносов, жизнь которого сплошное преодоление, помноженное на прорыв, сделал, вероятно, первую попытку обмирщения книжной, высокой речи, речи, вскормленной классицизмом:
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
Которые Стекло чтут ниже Минералов…
Но обмирщение подобного рода не есть путь вниз – напротив: за оной попыткой стоит совсем иное видение реальности – подобно тому, как заглавные буквы в словах «Стекло» и «Минералы» свидетельствуют о высоком почтении, каковое выказывает поэт и учёный нормам, и сути вещества, столь необходимого в жизни…
Словесная живопись высокой степени выразительности присуща многим произведениям Ломоносова, и самая тяжесть их, плотность и вещность, точно есть следствие неустанно бушевавшей в сознании его поэтической стихии, выплёскивающей могучие краски на холст бумаги:
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сёл, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокруг тебя цветы пестреют
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Своё богатство по земли.
Мера искусственности, которая слышится сейчас в стихах Ломоносова, как и в любых стихах восемнадцатого века, преодолима за счёт осознания временных пределов, в которые вписаны оные сочинения: вписаны с тем, чтобы проложить мостки будущему, каковое будет распоряжаться языком совершенно иначе.