– А ты мало изменилась.
Том? Быть того не может!
– Томас. Томас Хендриксон, если ты помнишь, – он чувствует мою неловкость и делает шаг навстречу. А я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отступить к двери.
Протягиваю руку.
И ее берут, осторожно так, будто опасаясь причинить боль, сжимают.
– Ты изменился, – собственный голос я слышу словно бы со стороны.
– Так… сколько времени прошло.
Он высокий. Выше меня.
А это случается редко, потому что даже Маккорнак одного со мной роста. Билли был ниже, и это его злило. В том числе и это злило.
Томас.
Надо же… изменился? Или нет? Я не помню. То есть все помню, кроме лица. И еще то, что он светлым был. И светлым остался. Правда, теперь волосы не торчат дыбом. Аккуратная стрижка.
Правильные черты лица. И зубы на месте.
– Фарфоровые, – он понял, на что я смотрю, и широко улыбнулся. – Лучше тебе не знать, во сколько они обошлись…
– Я…
Сглотнула.
А если… если он здесь? Выгнал Маккорнака из собственного его кабинета. Это ведь не просто так? Приехал из Тампески.
– Успокойся, – мою руку он отпускать не спешил. – Я не собираюсь мстить. Да и… по меньше мере мстить следовало бы не мне. Я был глупым наглым мальчишкой, который вовремя получил по заслугам.
Томас потянул меня за руку, заставив шагнуть к стулу.
– Садись. Пить хочешь? Или, может, попросить, чтобы чаю принесли? Ты выглядишь усталой.
– И грязной.
Не знаю, зачем я это сказала. Наверное, затем, чтобы сказать хоть что-то.
– Есть немного. – Его фарфоровые зубы было не отличить от настоящих. – В горах была?
– Была.
– Кто-то…
– Изумруд. Помнишь?
Он покачал головой. Ну да, откуда ему. Местные драконов видели, но издали. И имен знать не могли. А костюм ему идет. И прическа эта. И сам он… матушка сказала бы, что вышел в люди. Вышел. Вижу.
– Мне к горам ходить запрещали.
– А ты слушал?
– В тот раз, когда ослушался, папаша вытащил ремень… он его частенько вытаскивал, порой просто чтоб мы не забывали, кто в доме хозяин. Но в тот раз… я неделю пластом лежал.
– Мне жаль.
– Пустое, – Томас отмахнулся.
И подвинул бутылку с водой. А я поняла, что дико хочу пить. У меня имелась своя фляга – глупо ходить в горы, не взяв с собой воды, но теперь захотелось именно этой, чистой, из стекла. Она вкусная, наверное. Вкуснее любой другой.
– Пей… Чтобы ты не думала всякого… тогда я на тебя злился. Ты и зубы выбила, и по лицу прошлась, – он повернулся боком, и я разглядела тонкую паутину шрамов. Со временем они стали почти незаметны, но не исчезли. – А отец еще добавил. За то, что позорю его… с девчонкой не справился. Не справились. Потом как узнал, что у меня нож был, так снова добавил. И к дядьке сослал. А дядька у меня из полиции. Он… в общем, выяснил подробности и сказал, что нам повезло, что если бы мы сделали то, что собирались, то сели бы. Он попросил своего приятеля, который в тюремной охране работал, устроить экскурсию. Знаешь… помогло.