За высокой дверью раздавались голоса нескольких людей. Разобрать конкретные слова и фразы было невозможно, только эмоциональный тон, которыми они произносились. Несколько голосов смиренно бубнили, а один, явно властный и чем-то рассерженный, выдавал громкие тирады, после которых всякий раз наступали пауза, полная тишина.
Так продолжалось минут десять. Наконец за дверью раздался приближающийся стук многочисленных каблуков. Она широко распахнулась, и в приёмную быстрым, едва ли не галопным шагом вырвались четверо офицеров жандармерии1. По взмыленным напуганным лицам было видно, что за дверью им была устроена сильная эмоциональная выволочка. Увидев перед собой посетителя приёмной, на мундире которого располагались петлицы коллежского советника2, они один за другим сбавили шаг, растерянные его присутствием.
– Здравия желаю, – холодно поздоровался пожилой подполковник.
Мужчина кивнул головой и сделал шаг в сторону, освобождая проход.
Жандармы торопливым шагом вырвались в коридор, и скоро удаляющиеся постукивания их каблуков стихли.
Из кабинета вышел идеально одетый офицер щёгольного вида. Вытянувшись по строевой стойке, он громким голосом сообщил что министр уже в ожидании приёма.
Мужчина в последний раз пробежал пальцами по наградам и пуговицам и, собравшись с мыслями, прошагал в залитый утренним светом большой кабинет, обставленный богатой мебелью.
У высокого окна, притушенного тонкими тюлями, спиной к нему стоял хорошо знакомый ему человек среднего роста, что-то рассматривающий на улице.
– Ваше высокопревосходительство, начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга коллежский советник Филиппов в вашем распоряжении! – громко поприветствовал посетитель хозяина кабинета.
Столыпин развернулся на каблуках, открыв взору свою стать государственного лица высокого чина и привилегий, и указал рукой на ближайшее к окну позолоченное кресло:
– Присаживайтесь, Владимир Гаврилович, располагайтесь как вам будет удобно, – улыбнувшись сказал он.
Тронутый любезностью министра (после продолжительного гневного разговора с офицерами жандармерии тот мгновенно привёл свои чувства в порядок), Филиппов неуверенно прошагал к предложенному креслу. Но присесть в него не посмел. Он вытянулся по стойке, смущённо рассматривая человека, который вызывал у него симпатию.