Она смерила его уничижительным взглядом.
Но пусть Баркли и винил её в своём нынешнем плачевном положении, ему всё же стало её немного жаль. Он знал, каково это – выкладываться ради чего-то и не получать никакой награды за труды. Это было очень обидно и горько.
Поэтому он решил сменить тему:
– Ты сказала, что классов пять. Какой пятый?
– Легендарный, класс самых могущественных и свирепых чудищ в мире. Их всего шесть. Об одном ты уже знаешь.
– Гравальдор, – прошептал Баркли и содрогнулся. – И человек на самом деле может стать ему партнёром?
– В прошлом такое бывало. Давно, правда, с последнего раза прошло, наверное, несколько столетий.
– Но ты всё равно пытаешься его поймать. С чего ты взяла, что у тебя получится?
– Дело не в том, смогу я или нет. Я должна.
– Но это же…
– Слушай, я, вообще-то, пытаюсь тебе помочь, а ты мне грубишь! – вспылила она. И поморщилась. – А ещё от тебя воняет.
Баркли так удивился её вспышке, что даже не расстроился. Хотя немного обиделся. «Какие мы ранимые», – сказал бы про неё мастер Пилцманн. Не говоря уже о том – он понюхал подмышки, – что пахло от него вполне сносно.
Развернувшись, он отошёл и сел у огромного дерева, ёжась от страшного холода. До Сикомора было ещё три дня пути. А компанию ему в этом путешествии составляла главная виновница его незавидного положения. Сущий кошмар, а не обещанное мастером Пилцманном приключение.
Сверху послышался громкий стон. Баркли вскочил, но не увидел на дереве ничего подозрительного.
Плечо кольнуло.
– Ай! – Он отодвинул воротник пальто, проверяя, не открылась ли рана. Она была в порядке, а вот люфтхунд, до того без конца кружащий вдоль границы марки, застыл, будто прислушивался.
Снова раздался тот же звук, напомнивший Баркли храп учителя – горловой и раскатистый.
– Что это было? – спросила Виола, остановившись в нескольких ярдах от него.
– Не знаю, – ответил Баркли. Сердце дико заколотилось, метка с каждой секундой ныла всё больнее. Они так долго шли по Лесу, что он почти забыл о таящихся здесь всевозможных смертельных опасностях.
Внезапно земля под ногами затряслась, и из неё полезли корни. Дерево, перед которым сидел Баркли, наклонилось, и стало ясно, что тот звук издавал ствол. Он изворачивался и изгибался, и чем дольше Баркли смотрел на него, тем сильнее его кора напоминала чешую.