– А чего от финнов ожидать? – оборачиваясь на узкой лестнице и создавая ненадолго затор, живо отзывается Панда и отпускает несколько солёных «национальных» шуточек, к которым я хотя и привык…
… но как же он, сука, не вовремя! Слышно же!
Финны внизу замолкают…
… замолкаем и мы. Слышен только скрип полов и тяжёлое дыхание. Всё будто перед дракой… а нас почти в два раза меньше, и это не детские гимназические драки, в которых редко заходит дальше сломанных рёбер и носов.
Перед нами портовые и железнодорожные рабочие – взрослые, матёрые мужики из низов общества, многие из которых прошли войну. Для них поножовщина – обыденность, а профсоюзная борьба за свои права означает стычки с полицией и штрейкбрехерами, после которых десятки людей оказываются в госпиталях, а нередко и на кладбище.
«– Дело пахнет погромом» – деловито сообщил внутренний голос, обзавёдшийся по такому случаю еврейским акцентом.
Вон, здоровенный парняга, как две капли похожий на Вилли Хаапасало, разминает шею, не отрывая взгляда от Олафа, и на простоватом лице его прямо-таки написано желание «втащить» чужаку. Коренастый, белесый докер с широкими скулами и явной примесью лапландской крови, хрустит кулаками и смотрит на меня, на рюсся…
… обошлось. По крайней мере – пока. Позже, вероятнее всего будет ох как весело! Особенно русским… веналайнен… рюсся…
На улицу, застёгивая пальто, я вывалился с облегчением – лучший бой тот, который не случился. Было за что драться, и то сто раз подумал бы…
… мельком успеваю заметить, что глаза у финнов нехорошие. Мы не переиграли их, не передавили взглядами. Они просто ждут… чего-то. Отмашки, наверное! Когда точно будет ясно, что – можно! Вот тогда они всё припомнят… всем… и не факт, что именно нам. Просто – припомнят. С процентами.
– Красная сволочь! – один из моряков оставляет за собой последнее слово, захлопывая дверь с видом победителя. Хельсинки действительно «красный» город, равно как и почти все крупные города Финляндии. Не большевистский, нет… ну да какая к чёрту разница! Левые эсеры, анархисты и прочие – одна сволочь[5]! Но ах как зря он это сказал…
Воздух на улице сырой, невкусный, пахнущий железнодорожными мастерскими, портом и дымом недалёких пожаров. Но после табачного угара не могу надышаться, и дышу чуть ли не до боли в лёгких, насквозь пропитавшихся табачным дымом.