. Но нет, не только. Миша уже лет пять как состоял в сообществе ГКП
11 (где он был известен под ником Meshok), причем не просто состоял, но был признан лучшим читателем ГКП по итогам прошедшего года. О, многие мечтали узнать, кто же скрывается за этим ником, кто же этот всемогущий Мешок, пишущий в таком количестве такие удивительные рецензии? Многие мечтали бы узнать, а вы теперь это знаете. Да, вот такой он – лучший читатель на свете. Уж какой есть, не обессудьте.
На этой ноте, пожалуй, следовало бы и закончить данную главу, но ведь вам, вероятно, интересно узнать, сможет ли Миша перебороть себя и начать новую жизнь; сможет ли он, так сказать, приоткрыть форточку в душноватой комнате своей жизни? Что же, посмотрим. Миша подошел к кровати, прилег и взял в руки читалку. Сейчас он читал «Воскресение» Толстого. Почти половина книги была прочитана, рецензия пока что не рождалась. Вообще-то трудно предсказать момент рождения рецензии. Иногда Мешок знал, каким будет отзыв на книгу, прочитав всего несколько страниц, а иногда отзыв рождался лишь через несколько дней, а то и недель после прочтения. Так же трудно было предсказать и объем рецензии. Некоторые толстые книги он описывал всего лишь несколькими строчками, зато короткий рассказ вдруг удостаивался рецензии, почти что равной по объему самому рассказу. Были и такие зловредные рецензии, которые вроде бы уже были написаны, но чем-то его не устраивали, так что он их не выкладывал, а оставлял на потом. Так, рецензию на «Тошноту» Сартра он лихо написал за один день, а потом промучился с ней еще целый месяц, да так и не выложил ее. Его уже тошнило от «Тошноты», но он не мог понять, как выйти за пределы пересказа-прояснения философской концепции романа, а эта концепция и так ведь всем известна. Да, работа над «Тошнотой» превратилась для него в весьма тягостное приключение, коих, правда, как известно из того же самого романа, и вовсе не бывает12. А теперь вот «Воскресение». Параллельно он еще читал эссе Толстого «Что такое искусство?» – но этот параллелизм, казалось, лишь дополнительно сбивал его с толку. Мало того, что он не мог определиться с впечатлениями от «Воскресенья», так еще параллельно приходилось думать о думах Толстого об искусстве.
Впрочем, пока он еще мог не ломать себе голову над отзывом, сосредоточившись исключительно на чтении. О, это было бы лучше всего – забыть обо всем на свете и читать, но такое счастье доступно в основном лишь в детстве-отрочестве, да иногда еще в юности. С приходом зрелых лет человека всё более неумолимо терзают различного рода заботы, так что и чтение либо совсем отходит на второй план, либо превращается в дело, то есть тоже становится заботой. Для Миши всё это не было секретом – и ему уже приходилось бороться с тем, чтобы не воспринимать каждый очередной текст лишь как повод для написания очередной рецензии. Надо помнить, говорил он себе, что текст – это прежде всего загадка, заданная гением, а его дело – эту загадку, нет, не разгадать, но, по возможности, немного приподнять завесу.