К концу речи он совсем перешел на шепот, хотя нужды в этом, в общем-то я не видела. Никого кроме нас двоих в столовой не было. А вид при этом имел виноватый, словно он врагам по недомыслию за пол литра Родину продал. Я улыбнулась. На сердце потеплело, как от прикосновения родной любящей ладони. А Василич, увидев, что гневаться я не собираюсь, чуть ободрившись, проговорил:
– Ты поди, голодная, так я сейчас мигом. У меня вон и щи на печи горячие, и чайник уже закипел. А может с дороги в баньку. Колька сегодня натопил, так жаром и пышет. – А потом добавил ворчливо. – Никакой экономии с ними нет! Говорю, куда столько топишь-то, ирод?! Вон, уже крышу от жара скоро снесет! А он отвечает, мол, не ворчи, мать приедет, попарится! Ну и что ты с ним делать будешь?! – И тут же сменив тон, заговорил голосом доброй нянюшки. – Я тебе там веничек подуховитей запарил, с душицей и травками всякими. Так ты как? Сначала в баньку, а потом поешь, или щец сразу налить?
Я прикинула свои возможности. Выходило, что потяну что-то одно: или «щец», или банька. Решила, что банька предпочтительнее. Так я Василичу об этом прямо и сказала. Он опять принялся ворчать, что, мол, не гоже на голодный желудок в баню. И его бурчание могло продолжаться бы и дольше, но в этот момент, на крыльце послышались топающие шаги, человек старался стряхнуть снег с обуви. Через мгновение в столовую вошел Андрей, мой бессменный мастер, можно сказать, надежда и опора во всех производственных делах, а еще, командир в мое отсутствие. Увидев меня, широко улыбнулся, и сразу стал похож на озорного мальчишку. Никто бы не сказал, глядя на этого паренька, с оттопыренными ушами и ласковыми карими глазами, что у него за спиной четыре года отсидки за разбойное нападение.
– С приездом, мать!! – Почти по-военному гаркнул он. Василич аж подпрыгнул от его голоса, и тут же принялся ворчать.
– Еще бы сказал, здравия желаю, ваше высокородие! Чего орешь-то?! Или тут одни глухие собрались? Или в лесу не накомандовался? Вот там и ори, а здесь нече…
Андрей скорчил забавную рожицу, и примирительно заговорил:
– Ну чего ты разворчался, Василич? Я рад, что мать вернулась живая и здоровая. – И тут же, присев на краешек лавки обратился ко мне. – Вижу, умоталась ты. Дорога тяжелая, поди? – Дружеское участие и человеческое тепло, только это звучало в голосе моего мастера.