Вестей об отце не было несколько месяцев, и уже на исходе года пришло официальное сообщение: «Ваш муж приговорен к расстрелу как высшей мере социалистической справедливости. Приговор приведен в исполнение…»
По дате выходило, что они с мамой ходили к тюрьме еще долго, почти полгода после того, как отец уже был убит.
Известие о гибели отца разделило жизнь семьи на две, не равные по уровню наполненностью счастьем и достатком доли.
После ареста отца безмолвный укор посторонних, поджатые губы, строгость суждений и сухое настороженное сочувствие знакомых и близких людей стали невыносимы. И легкая на подъем мама, собрав скарб в старый, видавший виды огромный чемодан, подхватила на руки младшую и, взяв за руку старшую дочь, отправилась в большой для нее родной Ленинград. Роковая осень 1937 года вошла в жизнь семьи как разлом, страшное воспоминание и время, когда яркий южный приморский город пришлось сменить на холодное и надменное солнце северной столицы.
Перемена в жизни Ларисы была разительна: беззаботное уютное время, наполненное улыбками и заботой отца и мамы, теплом и морем, когда просыпаешься с ощущением грядущего счастья среди бесконечно родных людей, сменилось прохладой и стылым сырым ветром с моря и Невы, чувством нескончаемой тревоги в ожидании беды, которое не покидало ни утром, ни днем. Вслед пришла и нужда – нагрянувшая вдруг бедность.
Но в Ленинграде, тем не менее, стало полегче − их здесь мало кто знал, хотя денег на жизнь одинокой жене врага народа с двумя девочками на руках всегда не хватало и приходилось перебиваться, оставаясь к концу дня без сил после бесконечных подработок.
Лариса уже приближалась к своему дому, думая о том, что, кажется, немного опоздала и мама будет нервничать, но отметила на лавке у дорожки сидящего немолодого мужчину и задержалась. Что-то в его напряженной и неестественной позе насторожило: она отметила смертельную бледность лица и сквозящую в фигуре и позе незащищенность и беспомощность.
«Плохо человеку», − пронеслась в голове догадка, и, не раздумывая, Лариса подбежала к мужчине.
Тот сидел на лавочке и, опустив седую, по-мальчишески косматую голову, держался одной рукой за грудь. Мертвенно-бледное лицо, лоб, покрытый испариной, запрокинутая голова и прикрытые глаза показывали, насколько плохо человеку. Одет мужчина был в простую рабочую одежду – темную рубашку и брюки, на ногах стоптанные ботинки. Мужчина был высоким, худощавым, и было сразу понятно, что ему уже многое пришлось пережить, и этим он, собственно, совсем не отличался от многих ленинградцев преклонного возраста с их врожденной интеллигентностью. Лицо, избитое морщинами и складками вдоль щек, выглядело серым, нездоровым. Но, тем не менее, что-то в нем привлекало, какая-то неуловимая черта во внешности выдавала в нем мальчишку-оптимиста с не меняющимся с годами характером, что невольно проявлялось и во внешности неистребимыми вихрами на макушке и надо лбом, собранностью подтянутой фигуры.