Алекс не мог дать ответы, которые на самом деле были не нужны Элизабет. Вопросами она отчаянно взывала к вселенской справедливости, будто бы кто-то её слышал. И её услышал Алекс.
– Я тебя не понимаю, Элизабет, – он тяжело вздохнул и настороженно оглядел её милое кукольное личико, крайне печальное в эту секунду, – ты говорила, как сильно его ненавидишь его, а теперь льёшь слёзы. Зачем мне было всё это делать…
Элизабет ничего не ответила. Ей было мучительно больно, потому что люди не могли понять и пожалеть её, разделив всю горечь нынешнего положения одинокой сироты в 16 лет. Она молча встала с медвежьей шкуры и подошла к окну. Предпринятая попытка получения помощи не привела ни к каким результатам. Она разочаровалась не только в Алексе, в его способности проявить сочувствие к ближнему, но и во всех людях на свете.
Алекс не мог не заметить, как прекрасен силуэт её тонкого опирающегося на оконную раму тела, облитого лучами скупого холодного солнца. Каждый вдох её бархатная, словно кожура спелого персика, грудь то погружалась в прохладную тень окна, то выходила на свет.
Элизабет смотрела в окно, на её глазах пряталась за линию горизонта слабая звезда и Нестра казалась безжизненной. На улице было то самое время, когда люди уже не заняты повседневными делами, но ещё и не уходят спать, своего рода сумеречный штиль. Среди маленьких серых домов практически не ходили люди, в тенистых переулках можно было рассмотреть фигуры, похожие на людей, однако это была лишь
– Я хотел, как лучше, – виновато промямлил Алекс.
Когда он это произнёс, то почувствовал тяжёлый округлый ком в горле. После секунды мучительного молчания Элизабет, он торопливо собрал свои вещи и направился к выходу. По пути до крепости из его обычно ловких рук то и дело падали вещи, он никак не мог их собрать. Дорога до комнаты показалась ему вечность, при входе в неё он чуть не ошибся дверью. Что-то было не так: не было прежней уверенности в движениях.
Это была его изученная до трещин в кровати комната.