– Наконец-то ты проснулся, а то мы все за тебя переживали! – Она подошла ко мне и прикоснулась к моему лбу своей теплой ладонью. – Температуры нет.
Меня очень заинтересовал прибор, который висел у нее на шее.
– А что это у вас на шее? – хриплым голосом поинтересовался я.
Женщина мило улыбнулась:
– А-а-а, это стетоскоп, и сейчас я послушаю твое сердечко, не возражаешь?
– Нет, – покачал я головой. Женщина прикоснулась стетоскопом к моей теплой груди, и я ощутил приятный холод на своем теле.
– Сердечко у тебя здоровое, пульс учащенный. Я сейчас схожу к главному врачу и сообщу ему, что с тобой все в порядке. А ты пока лежи и отдыхай.
Спустя час за мной зашла молодая медсестра, принеся чистую одежду и немного еды. Я был так голоден, что ел не останавливаясь.
Подкрепившись, я переоделся и последовал за медсестрой. Она вела меня на осмотр в кабинет к доктору, который с нетерпением ожидал моего прихода.
Мы проходили мимо палат больных и раненых солдат, так стонавших от боли, что мое сердце сжималось в груди. Закрытые белыми простынями трупы, лежавшие на койках, до дрожи пугали меня. Я шел медленно, заглядывал в каждую комнату и видел детей, которые, как и я, остались сиротами. В кабинете врача говорили, что меня нашли рядом с убитым мужчиной, грязного, исхудавшего и без сознания. Я пролежал в клинике четыре недели, находясь в глубоком сне. За это время Франция и Англия заключили перемирие – спустя долгих полтора года войны. Наша страна хоть и медленно, но постепенно восстанавливалась.
Я внимательно слушал врача, опустив полные слез глаза в пол. Когда врач меня отпустил со словами, что я сирота и отправлюсь в приют, я бродил по коридорам, как брошенный щенок. Я остался без родителей, без дома – совсем один, и ощущал внутри лишь пустоту и одиночество. Глядя в окно, я наблюдал, как люди отстраивают дома и ремонтируют дороги. Своим упорством они поднимали полуразрушенную страну на ноги. Я не мог перестать думать об отце и его последних словах, об этой войне, о людях, которых больше не вернуть.
Почему отец извинялся? Поддавшись эмоциям, я облокотился на подоконник и сквозь стиснутые зубы прошептал:
– Я один. У меня никого нет. Что же мне делать, отец? Мама?
Из глаз рекой потекли слезы. Волной нахлынули печаль, горе и тоска. Меня заставили прекратить плакать слова, вдруг прозвучавшие у меня за спиной.