7. М. М. Шемякину
27 августа 1975 года
Вена, аугуста 27-аго,
хотэль цум Тюркен
Мишенька (и уже, как полагаю, Ривчик и Досенька[86])!
Соскучился по вам всем зверски, хочу пить чай и говорить про искусство. Очень люблю пить у вас чай, хотя Ривчик не умеет его заваривать. Долго еще в Петербурге вспоминал, как приходил к вам ночью, Мишка рисовал кувшины, Пиндыр[87] делал задник, Ривчик красила гравюры, а Доська трудилась над самураями. Более живого воплощения художеств не видел и не представляю. При этом безобразничали собаки и кошки. Вспоминаю не съемки, не пьянки, а именно эти тихие вечера. Хотя и пьянки были ничего. Это всё предстоит осветить мне впоследствии, если научусь писать прозу. Было хорошо, и я верю, что еще будет, раз уж мы здесь. А где мы воссоединимся – в Париже или в Америке, – не играет значения. Мы не эмигранты, а командированные[88]. И еще поработаем. Беда в том, что мы уже созрели и не можно развиваться заново. Это я к тому, что воссоединились мы уже на зрелом этапе. // твоя поэтика может не вполне соответствовать моей, но исходя из общих корней, из возвращения к таковым, не вижу, почему бы им не соответствовать друг другу. Твои петровские гравюры вполне ассоциируются с моей «Русско-турецкой кампанией»[89]. Не нужно даже механистического присоединения, нужно просто искать адекваты, пусть не полные, но сопоставимые. Ты подкинул идею написать тексты к трем альбомам. Так они уже есть – «Три поэмы герметизма»[90], причем каждая из них соответствует не смыслово, а по степени сложности обобщений. Они идут по восходящей, как и у тебя. Система же герметизма – это, в моем понимании, система знакового письма. Я думаю, лучше всего соединять уже зрелые вещи, а не пытаться накачать аналогии. Ведь ход от натюрморта к фигуре по усложнению обобщений подобен ходу от лирики через эпику к лироэпичности как адеквату бытия. Тут может не быть прямых соответствий, но зато есть внутренние. Словом, я предлагаю тебе для трех альбомов триединство герметизма. Прослушай их еще раз на маге, кроме того, посылаю текст. Их тут сейчас начали переводить на немецкий, последняя вещь, «Наталья», предназначается для швейцарской антологии (уже получено добро), остальные же две будут со временем опубликованы в Вене. Я нашел Роз-Мари Циглер, переводчицу Крученыха и Хлебникова, и сегодня для нее и для графини Разумовской