Да что им далось имя? Писатель… «Что в имени тебе моем?» Да, что? А ведь пусто, ничего не осталось. Как мираж… Чаще всего Татьяны и Лены… Разве что на память пальцы загибать…
А эта милашка из Сызрани, золотоволосая. Сколько ей лет? О ком это она? Слова, какие особенные слова! Юрий Матвеевич давно разучился доверять словам, но тут… Тут не могло быть фальши!
Зову тебя. «Ау! – кричу. – Алё!»
Невыносима тяжесть опозданий,
повисших между небом и землей,
невыполненных ангельских заданий.
Пути Господни, происки планет,
все говорило: не бывает чуда.
Огромное и каменное НЕТ
тысячекратно множилось повсюду.
«Ты слышишь, слышишь? Я тебя люблю!» –
шепчу на неизведанном наречьи,
косноязычно, словно во хмелю,
и Господу, и Дьяволу переча.
Луна звучит высокой нотой си,
но ничего под ней уже не светит.
О, кто-нибудь, помилуй и спаси!
Как нет тебя! Как я одна на свете.
«Неужели это о муже?»
Только теперь Юрий Матвеевич начинал догадываться, что мучило его все последние дни, недели, годы. Одиночество. С младых ногтей, с тех самых пор, как вырвался от родителей и учился в Литинституте. Среди людей, среди друзей, вот только друзей настоящих не нашлось. Собутыльники. Попутчики, или как их там… Карьера… Вот о карьере думал… О славе…
Сколько их было там, девчонок, в Литинституте. Неглупых вроде бы девчонок. И настоящих, талантливых, кто хорошие стихи писал, и графоманок. И ребят тоже. И ведь никто не пробился, никто. Печатались. Ну и что, что печатались? Положить на это жизнь? За несколько строчек – жизнь? А ведь неплохие, хорошие, замечательные даже девчонки и ребята.
А он сам? Посмотреть со стороны – преуспел. А на самом деле? Жил этим, пробиться, выскочить на самый верх, до фанатизма, до оргазма…
Когда-то Новиков начинал совсем неплохо. Издал несколько книг, и вроде даже неплохих книг – так, по крайней мере, казалось тогда. Получил премию, стал лауреатом. Но ведь и книги под нож. Устарели вместе с эпохой. С совком.
Да, было. Сам себе цензор. В Литинституте еще. Нельзя сказать, что колыбель свободы – того нельзя, и этого нельзя, и то опасно, – но трепыхались. Говорили, спорили ночи напролет. Вот тогда впервые и решил написать. Так и назвал свою повесть: «Три поэта». Название рабочее, условное. О Борисе Корнилове, Павле Васильеве, Ярославе Смелякове. Но так и не докопался, за что двух первых расстреляли, – антисоветского ничего в них не открыл. За то, что пили? Выпендривались? Так богема! Стихи писали и водку пили. Только кто не пил? Шолохов и тот: «С такой жизни запьешь!»