– Сейчас всё стабильно хорошо, – хрипел, – но меня кидают из палаты в палату, – пожал плечами.
– Ты скучаешь?
– По дому? – я кивнула в ответ. – Каждую ночь, – посмотрел в пасмурное небо, – когда ложусь на эту больничную койку, закрываю глаза, набираю полные лёгкие воздуха и представляю, что я у себя в комнате, – посмотрел на меня. – Последний раз был дома год назад – и он всё такой же, даже моя кровать такая же не застеленная, как тогда, когда я проснулся в судорогах ночью и меня увезли.
Вильгельм стал рассказывать мне о своём беззаботном детстве, когда и не подозревал, что с ним что-то не так. «Ты будто бегал первые десять лет с сочком и, сам того не замечая, собирал в него все болезни вместо бабочек», – рассказывал он.
– Сколько ты уже так метаешься?
– Впервые меня увезли в больницу в лет одиннадцать, – задумался, – сейчас мне пятнадцать, – зажмурил глаза, – итого в сумме около пяти лет без полноценной школы, без прошлых друзей и повседневных игр, – Вильгельм был из тех, кого я презирала в школе: те самые дети, бегающие с мячом перед девочками и задирающие всех вокруг. – Сердце останавливается, когда видишь подростков на улицах, пока ты еле-еле ходишь, – стал перелезать на кресло. – Я замёрз, – руки покрылись мурашками.
– О чём ты тогда мечтал? – встала я, придерживая коляску.
Оказалось, что страшно не родиться инвалидом, а стать им, когда ты перепробовал все виды спорта, посетил пару стран, замечтался и даже немного влюблялся.
– Повторить чей-то успех, – посмеялся, прикрыв глаза и опустив голову, – стать великим баскетболистом, перекидывающим мяч из одного конца поля в другой одним движением, – Вильгельм резко стартанул, чуть обрызгав меня водой из осенних луж и раскидывая желтеющие листья.
Его мах руки означал зов на новый марафон по всему дворику, что было ужасной идеей: стоило Вильгельму отпустить одно колесу, как вдруг на повороте он звонко упал, промочив насквозь брюки. Часть меня кричала о том, что не стоило позволять ему самому выезжать вперёд, а, придерживая ручку колесницы, везти его самой в палату. Когда штаны Вильгельма наполнились лужей, а его глаза – слезами, а я добежала к его тонущему телу, в больничных дверях показалась знакомая фигура, увеличивающаяся в размере – его мама.
– Вилли! – кричала она, подбегая всё ближе к нам и злостно поглядывая на меня. – Вы сверхнулись! – оттолкнула меня, спускаясь к своему сыну. – Я искала тебя по всей больнице вместе с врачом, – стала поднимать худого Вильгельма. – Я говорила тебе, – смотрела на меня, – не подходить к нему и держаться подальше.