− Всё так серьёзно? − забеспокоился Тяй.
− А то как же! − неопределённо возмутился Пупырь. − Они, видишь ли, тоже эстеты и эстетки. Они, видите ли, общественно-стайные образования, порхающие в сонливом пространстве звёздного неба, поэтому им подавай такие же отметины. А где я им найду столько тряпочек? Вот тут-то мне и пришла мысль, − ротан с гордостью посмотрел на скрыгу, − употребить на мышиные нужды мою простынь. Хорошо, вдвойне хорошо, что ты пришёл, можно сказать, вовремя: я как раз дорезаю последнюю полоску, теперь осталось подвязать эту кожгалантерею и со спокойной душой двигать в «Гнездо гнувливого Растягая», где сегодня я обязательно закажу две тарелки мухоморов и валавастиков в медовом сахаре. Вот так! А если ты не бросишь друга в беде и поможешь ему расправиться с трудностями жизни, то думаю, что тебе караси с авоськиной кашей гарантированы.
− Звучит заманчиво, − отрешённо пожал плечами Тяй.
− Ты какой-то сегодня особенно кислый. У меня от одного твоего вида тухнут кончики волос. Опять с Мулохой навздыхался?
− А, э-э-э…
− Ох, уж мне эта любовь с морковкиным пирогом, да брось ты к ней ходить! Она тебя в понюшку соломенной махорки не ставит, а ты всё вздыхаешь…
− Ну не скажи…
− И не буду говорить, но меня интересует один вопрос: а если бы она тебе ответила взаимностью и сказала: «Тяй, растакой ты такой, я тебя люблю» – что бы ты делал? А?
− Я бы… − У скрыги дыхание остановилось и возвращаться не собиралось.
− Вот и я о том же, − вздохнул ротан и добавил примирительно: − Рухнул бы как трухлявый мешок с имбирными опилками. Ладно, не будем о грустном, лучше помогай, скоро эта бестиария проснётся, тогда ни один мухомор в глотку не полезет. Приступаем!
− Ты иногда такое загнёшь, что с перепугу тебя не поймёшь. Какие опилки? Какой имбирь?
− Нечего понимать, пусть твоя голова, перегретая солнцем и затуманенная дымом Мулохи, рождает светлые мысли о еде. А сейчас бери ножницы, я начну подвязки раздавать – время не ждёт, оно постоянно куда-то торопится, спешит, стоит остановиться, как опоздаешь.
Ротан сунул Тяю ножницы и остатки недорезанной простыни, сам, схватив охапку ленточек, пошёл в мышиный угол дома. Вернее, летуче-мышиный угол потолка, ведь на полу его дома все углы принадлежали мышам, только не летучим, а совершенно обычным, бегающим где попало. Пупырь посмотрел на висевшую ораву летучих мышей, аккуратно поскрёб крылышко одной из них, потом потянулся и сладко зевнул, растягивая рот до невообразимых размеров. Вздохнул и, осторожно сняв одну из мышей, принялся напевать ласковые колыбельные припевки, его любимые, бабушкины.