– А… Как, простите, Ваше имя, отчество?
– Геннадий Степанович.
– … Геннадий Степанович. А во-вторых, Вы читали заключение судмедэксперта?
– Да, – опустив глаза, кивнул головой капитан.
– Значит, знаете, что Брызгунов был мертв уже около двух часов. И что, по Вашему, все это время убийца сидел рядом с ним? Вы, как я посмотрю, не только Дзержинского на столе держите, но и пользуетесь его методами. Из людей признание выбиваете. Головой, капитан, нужно думать, а не руками размахивать. Поняли меня?
– Так точно, товарищ подполковник! – вытянулся в струнку следователь.
– Вот и хорошо. Геннадия, э-э-э, Степановича допросить пока как свидетеля, снять у него отпечатки пальцев и задержать до сравнения с отпечатками на ноже. Они должны быть скоро готовы, а вот тогда-то и будем решать, что делать дальше. Выполнять.
Дверь за подполковником захлопнулась, и следователь медленно опустился в свое кресло.
– Повезло тебе, Геннадий Степанович. Но ничего, я все равно из тебя правду выжму.
Огрызкин глядел на оловянный бюстик и представлял, как Феликс Эдмундович в перерывах между приступами кашля выбивал из карманника признание в подготовке контрреволюции. Когда Дзержинский в очередной раз закашлялся, он вздрогнул и перевел взгляд на следователя.
– Командир. У вас в камере сидит один экземпляр с амбре из дешевого портвейна. Так вот, он ночью видел наш камень преткновения живым и теплым в компании одного молодого субъекта.
– Чего он видел? – вытаращил глаза на Огрызкина капитан.
– Хорошо. Попробую сказать на вашем языке. В обезьяннике один алконавт бакланил, что ночью срисовал вашего жмурика с каким-то чуваком.
– Так что ж ты молчал, идиот! – вскочил с места следователь. – Эй! Сержант!
Через секунду паренек с испуганными глазами распахнул дверь.
– … У нас в обезьяннике сидит кто-нибудь пьяный?
– Ну, вроде есть там один. По виду из их братии, – сержант кивнул в сторону Огрызкина.
– Этого отведешь, пусть пальчики снимут, и прикрой пока, а того – сюда. И бегом.
После прохождения этой грязной процедуры, Геннадий вновь оказался на знакомых нарах. В камере Витьки уже не было, но вместо него у окна сидели два паренька лет двадцати и о чем-то живо шептались. Увидев Огрызкина, они замолчали и неприязненно уставились на него.
– Все в порядке, ребята. Я здесь в уголке пристроюсь, и, считайте, что меня нет, – извиняющимся тоном сказал Геннадий и прилег у самой двери, но один из них, в кожаной, поблескивающей множеством заклепок куртке, встал у его изголовья и, презрительно глядя сверху вниз, процедил сквозь зубы: