Эта мысль не казалась мне такой уж маловероятной. И, странно, она совсем меня не разозлила. Хотя и была довольно обидной. Выходит, не я буду смеяться над кем-то в старости, а надо мной кто-то. Унизительно! До чего же унизительно!
Я нетерпеливо взглянула на часы. Еще две минуты, и можно будет отправляться домой. Неважно, пусть Артем насмехается надо мной, сколько ему угодно, главное, что я наконец-то буду в тепле и уюте. Скорее бы…
И в этот момент произошел неожиданный эпизод, мгновенно приковавший к себе всеобщее внимание, в том числе, конечно, и мое.
Возле парковой площади, чуть правее от входа, затормозил самый настоящий (а не декоративный) серебристо-белый роллс-ройс, длинный и могучий, как гребнистый крокодил. Зрелище это было до того небывалое для Тихого (как, впрочем, и для любого другого провинциального города), что все вокруг прямо-таки остолбенели от изумления. Я тоже была несколько шокирована. До сих пор мне приходилось видеть подобные автомобили исключительно в кино, в реальности же – никогда.
Но самое поразительное было еще впереди. Вместо ожидаемого мной почтенного старика в деловом костюме, сурового и морщинистого, как дон Корлеоне, из машины вышел человек, окончательно повергший толпу наблюдателей в благоговейный трепет. Во мне же он вызвал чувство, на которое я до сих пор не считала себя способной.
Надо сказать, несмотря на то, что мне уже давно исполнилось двадцать пять лет, я все еще хорошенько не знала, какие парни в моем вкусе. Брюнеты – блондины, светлые – смуглые, сероглазые – кареглазые – у меня никогда не было каких-то особых предпочтений. Все мужчины, которых я когда-либо видела, неизменно сливались для меня в одну сплошную, бесформенную массу, из которой никто никогда не выделялся. И даже если мне случалось встречать действительно незаурядного красавца, я никогда не могла понять, почему все вокруг им так восхищаются; я не видела в нем решительно ничего особенного. Но если я высказывала это мнение вслух, на меня смотрели, как на слабоумную.
Я никогда никем не восхищалась. Я даже не понимала, что это такое.
Но то чувство, которое овладело мной теперь, даже трудно было назвать восхищением. Это была скорее какая-то жуткая, восторженная боль, неистовое, но сладостное отчаяние, которое так ошеломило меня, что я едва не покачнулась от слабости. Моментально, в одну секунду, это чувство смешалось с лихорадочной паникой.