А этот парень явно был реален, пожалуй, я еще никого в своей жизни не встречала реальней его. Это подтверждали не только многочисленные очевидцы, видевшие его также ясно, как и я, но и тот жуткий апокалипсис, который вызвало во мне его появление.
И тут он подошел ко мне вплотную и с каким-то непонятным выражением, то ли встревоженным, то ли разгневанным, уставился мне в лицо. Избежать этого взгляда я не могла, да и, честно говоря, не пыталась. Я только молча стояла перед ним, изо всех сил стараясь преодолеть охвативший меня трепет ужаса. Наверное, секунд пятнадцать он не говорил ни слова, напряженно и пытливо вглядываясь в мое лицо, а затем обеспокоенно спросил:
– Тебе холодно? Ты вся бледная и почти дрожишь.
У него был очень приятный, глуховатый баритон и весьма располагающие манеры: он держал себя просто и вместе с тем уверенно. Я была так ошеломлена его вниманием, что не осознала сути вопроса. Все, что я могла сейчас делать, это испуганно смотреть на него: на большее меня пока явно не хватало и меньше всего на поддержание разговора. Он, видимо, это заметил, потому что, ничего больше не спрашивая, взял в ладонь мою правую руку. Мне даже в голову не пришло ее отдернуть, хотя я понятия не имела, что у него на уме.
Неожиданно он посмотрел на меня с глубокой горечью и невыразимым сожалением во взгляде:
– Арина, пожалуйста, прости меня! Я не хотел опаздывать, честное слово. Это вышло невольно, я кое-чего не рассчитал по глупости, и из-за этого был вынужден задержаться. А ты все это время стояла тут и мерзла. Прости меня, пожалуйста! Даю слово, это было в первый и в последний раз!
Теперь при ближайшем рассмотрении я увидела, что его глаза были не такими уж страшными, как мне показалось вначале. Несомненно, их оттенок был крайне необычен; они были не зелеными, а именно изумрудными, и этот холодный чистый цвет невольно наводил на предположение о линзах, которое, конечно, еще предстояло проверить. В любом случае, они больше не казались мне пугающими. Наоборот, теперь я находила их исключительно красивыми, а благодаря той выразительности, которой они обладали, даже мистически прекрасными.
Я видела в них какое-то необъяснимое раскаяние, мольбу и подавленность. Я ничего не понимала. В моей голове, будто сонные черви, копошились тупые, бессмысленные вопросы.