Живая. В закрытом платье и бежевом пальто, по плечам и спине рассыпаны блестящие кудри, в глазах радость и немного тревоги, брови и губы выдают удивление. Когда я видела её в прошлый раз, её лицо не выражало ничего. Я не успела заплатить ей добром за добро, и до самого момента, как перед ней открылась дверь, боялась поверить, что план удался. Что моя подруга жива.
Жестом приглашаю садиться.
– Извините, как вас зовут?
– Васса.
– Боюсь, ваше имя мне незнакомо, – продолжает сыпать этикетными любезностями Сафи, расправляя подол, прежде чем сесть на предложенный стул.
Снова улыбаюсь.
– Откуда вы обо мне знаете?
– Ну, мне многое известно, – неопределённо протягиваю я, – например, я знаю, что ты впервые в городе при Храме. Серьёзно занимаешься медициной. Родилась в семье адептов Воды. Прожила всё время в одном из городов Стихий. Никогда по-настоящему не влюблялась. Всей одежде предпочитаешь платья и очень любишь лето.
Сафико серьёзно растерялась, но решила обернуть сказанное в шутку.
– Если вы всё знаете, может расскажете, что происходит в городе? За пределами Храма все сами не свои, а в Храме – ни души.
– Всё просто, – подкупающе искренне вздёргиваю плечом, – в Храме сегодня день генеральной уборки.
Захар с трудом приоткрывает дверь, затаскивая за собой на первый взгляд сопротивляющегося пациента.
Сафи вскакивает с места. Захар мельком одаряет её взглядом. Хмурый мужчина за ним шумно дышит через нос, безжалостно стуча по полу костылями.
– Тяжёлое утро, Остап? – мимоходом интересуюсь я, подворачивая рукава неоправданно дорогой рубашки.
Всклокоченный Остап смотрит на меня из-под сивых бровей. Ему неинтересно, откуда я знаю его имя. Захару должно было стоить немалого труда вытащить его из унылой берлоги, в которой не менее уныло тянулись для инвалида невыносимо пустые и долгие годы.
– Как любое последние восемь лет, – хрипло отвечает мужчина, постаревший до срока.
Отчаяние, тщательно скрываемое, глядит на меня из серых глаз.
Взмахиваю двумя пальцами левой руки. Захар понятливо отнимает у повисшего в воздухе калеки костыли.
Глаза Остапа вспыхивают на миг, но их снова колет боль, и свет в них гаснет с новой обидой и очередной обречённой мыслью.
Дёргаю средним пальцем, пациент разворачивается в горизонталь, точно размещаясь на кушетке.
– Старый перелом? – риторически осведомляюсь я. – Несчастный случай? Нога что-нибудь чувствует?