Аделина застыла, не в силах отвести взгляд от конвертов. Мать положила письма на стол и медленно вышла из кухни. Женщина налила еще рюмку. Выпила. Снова закурила. Взяла пожелтевшую сухую бумагу, открыла конверт.
«Дорогая моя, любимая девочка с пронзительными синими глазами… я устроился, приезжай …»
«Адочка, я живу с мыслью о том, что мы когда-нибудь будем вместе…»
«Ты до сих пор снишься мне, я не хочу портить твою карьеру…»
«Поздравляю тебя, родная, с победой и все еще жду и надеюсь …»
«Здравствуй, Ада, писать тебе стало привычкой, от которой я не могу избавиться долгие годы. Хочу, чтобы ты знала: я женился…»
«У нас родилась дочь, я назвал ее Аделиной. У нее такие же пронзительные синие глаза…»
«Я болен, мне осталось пару месяцев, с удовольствием бы тебя повидал…»
Слезы женщины капали на листы бумаги, оставляя пятна. Ада читала всю ночь. Наполняла рюмку, плакала, снова перечитывала. Кричала, царапала себе лицо, рвала волосы. Затихала, училась заново дышать и снова наполняла рюмку. Утром она нашла мать мертвой.
На кладбище, среди цветов и похоронных венков, сидела женщина с потухшими, безжизненными глазами и задумчиво смотрела вдаль.
– Жалко их… – грустно сказал младший ангел, стоя над корзинкой с новорожденными. К каждой корзинке была прикреплена записка. Младший ангел снял листок и со вздохом прочитал:
– «За то, что не умели чувствовать сердцем». Неужели совсем не умели? – удивился он.
– Абсолютно, – ответил старший ангел.
– И научить их можно только таким способом? – все еще сомневался младший.
– Ты же знаешь, это необходимо. Таковы правила, – строго ответил старший, внимательно посмотрев на младшего. – Награда или наказание неизбежно приходят, пусть даже не всегда успевая настигнуть получателя в одной земной жизни.
Ванька отца не знал. Мать же он видел несколько раз в жизни и запомнить толком не успел, когда та пьяная, распевая песни, несла его на порог детского интерната.
– Ну ты это, давай там, держись, – невнятно сказала она и, поставив корзинку с младенцем у дверей, развернулась, чтобы уйти. Дома ждал Валерка и недопитая бутылка дешевой водки.
Ванька молчал. И лишь, когда шаги матери стали удалятся, он издал тихий булькающий звук, словно хотел сказать: «А как же я?» Но разумеется, не сказал. Новорожденные не умеют разговаривать. Голубые Ванькины глаза мутно смотрели на мир, в котором ему предстояло жить. А мать нетвердой походкой, напевая «Виновата ли я…», удалялась из жизни своего ребенка в небытие.