–. Ты не перестанешь быть Вершининой. Я не перестану быть тем, кем являюсь, Ия.
Пусть так. Если ему проще, я должна отпустить. Должна научиться жить без него, должна идти дальше. Смахнув с глаз слезы, отстраняюсь от него.
Хочется исчезнуть. Просто перестать существовать. Смотрю в глаза его холодные, равнодушные, а самой орать хочется. Душу нараспашку перед ним, броситься в ноги и умолять, чтобы не бросал, чтобы шанс дал. Просто пусть рядом будет… Когда он со мной, я ничего не боюсь. Ни Юли, ни Ромы, ни смерти Глеба. Я все готова принять, даже самое страшное. Ттолько бы за руку меня держал. А сейчас вижу, что нет для меня места здесь. Ни в семье его, ни под крылом. Не нужна, даже такой, похудевшей на пятнадцать килограмм. Он Кате улыбается, и так ласково отвечает ей, а когда на меня смотрит, холодом зубы сводит.
Стук в дверь.
– Лука, ну ты скоро? – Марика, чтоб ее.
– Иду, – отвечает, все еще в глаза мне смотрит.
Дверь закрывается, а я в себя прихожу. Нужно просто уйти. Плакать и орать буду там, в запертой спальне. Ненавидеть себя, презирать. И его ненавидеть начну. Обязательно начну, только нужно время, чтобы собраться.
– Посиди здесь. Демид тебя отвезет домой. Не стоит в таком состоянии по улицам одной бродить.
Он отходит от меня. Его руки больше не греют, его запаха больше нет. Мне так холодно. Смотрю на него и сдохнуть хочется. А он забирает куртку с кресла и даже не обернувшись, выходит за дверь. Слышу смех Марики и его голос. И меня снова от боли пополам сгибает.
Я выхожу на улицу и, не останавливаясь, направляюсь к остановке. Хочу отойти на пару кварталов и вызвать такси. Телефон в сумке дребезжит уже минут пять. Оскар. Горькая улыбка кривит губы. Не звонил ведь совсем, а тут места себе не находит. Будто чувствует, что рядом Варламов.
В этот момент возле моих ног резко тормозит старенькая Хонда Цивик. Пассажирское окно опускается, и из глубин салона слышны оглушительные басы музыки.
– Прыгай в тачку, я спешу, – Дема недовольно хмурится, отворачиваясь.
А мне не по себе становится. Словно одолжение мне делает. Не нужна мне их жалость. И то, что Варламов заставил Огинского везти меня домой – унижает.
– Я сама доберусь, езжай, куда ехал, – развернувшись, начинаю идти по тротуару. Душу в себе слезы. Запихиваю всю боль внутрь. Здесь, на улице, вдали от Луки мне намного легче собраться. Теперь мне плевать на все. Я сейчас соберусь и буду жить. И без них смогу.