Подъехало такси с шашечками, вещи поставили в багажник. Зять Вилен подал руку жене, и Эльза втиснулась на заднее сиденье. Водитель, сдавая назад, просигналил и плавно развернулся. Садовник отвлёкся от работы и посмотрел на стоявшую столбом, безучастно смотревшую перед собой экономку. Когда машина скрылась из виду, та ушла в дом. «Что интересного нашёл в неподвижной самке мужчина?»
Мысль перетекла в привычное русло: «Жаль, что старый хозяин перестал охотиться (да он и вообще-то перестал выходить!). Эх, какие были времена – сколько подстрелков: бери-не хочу…»
Хищник плавно развернулся и полетел в сторону конюшен: там тоже есть чем поживиться. Миновал реку с мельницей, пепелище детского дома. «Здесь раньше была хорошая база. Дети заводили котят, щенков, птичек. Не понимали, что животным нужна воля, а на воле они нужны ему». Беркут ещё разок повернул и увидел цель. Приближались приземистые постройки. Раздался первый тревожный всхрап. И птица превратилась в радар, у которого нет памяти ни сиюминутной, ни тем более столетней. Мысли прерывались, слегка выплёскиваясь в область сознания: «Тридцать: ещё можно было бы приятное повспоминать… Только не сейчас… Не за тем летел».
Пока садовник выносил кофры и укладывал в багажник машины, отъезжающие давали последние указания экономке:
– Дорогуша, я тебя убедительно прошу. Не надейся на свой женский… (тут господин Никольский брезгливо поджал под рыжеватыми усами серую линию губ сердечника), а звони немедленно в неотложку и нам. – Но, надеюсь (он повернулся к супруге и его взгляд смягчился), душа моя, всё обойдётся.
Полная моложавая блондинка со светлыми глазами слегка навыкате, в лёгком шёлковом платье, порхающем на утреннем ветре, напоминала мороженое в летнюю жару.
– Папа, не волнуйся, наш дуся – крепкий перец. Он и нас переживёт. Давай поедем уже. Они справятся.
Безразлично мазнула взглядом по смиренным лицам прислуги и спорхнула к «волге».
***
На сто лет не мог нырнуть и последний представитель рода – Курт Отто Иоганн Пауль фон Зумпф. Только в предания.
В унылые, холодные (независимо от сезонов), бесконечные вечера и ночи, если ему удавалось забыться беспокойным сном, приходил отец. Как обычно, заливался смехом. До кашля… До налившихся кровью глаз.
Когда Курт не мог уснуть – ныли кости и густую кровь не возбуждала нежная кожа детского тела – спасался воспоминаниями, чтобы убить постылое время.