Праздник надвигался со всех сторон: приветливыми соседками, солнечными бликами, огромной кастрюлей с луковой водой – так и хотелось залезть туда руками. Нашими лёгкими курточками и варёными вкрутую яйцами на завтрак, обед и ужин. Мы никогда не думали, зачем. Нам, детям, было достаточно, что взрослые вокруг едины и радостны.
Кажется, выйдешь на улицу, а там воздуха больше нет. Будешь стоять с надутыми щеками. А в голове – «слушаю наше дыхание, я раньше и не думал, что у нас..».
Или попадёшь в толщу воды, до того плотную, что безвольные руки и ноги будут долго болтаться в пространстве. Что-то вроде аквариума, мимо изредка проплывают рыбы с круглыми глазами на чешуйчатых боках. Тишина.
Или вдруг выйдешь, а вместо пространства – желе. Погружаешь руки, ноги в плотную жижу, вот уже грудь по пояс, по шею, голова. Силишься открыть глаза, но желе давит на веки.
Но вот ты делаешь шаг из подъезда и воздух всё тот же. И долго стоишь, пытаясь вспомнить, зачем вышел.
Я очнулась в коридоре. Это был один из многочисленных коридоров больницы, тёмный и узкий, как кишка. В таких коридорах совершенно бессмысленно красить стены, никто их не запоминает.
Поняла: лежу на каталке, на животе – огромный холодный кирпич. Ног почти не чувствую, в горле пересохло. Вижу полоску света на потолке, то появляется, то исчезает. Смотрю на неё довольно долго, понимаю, это неисправный светильник.
На меня постепенно наваливается смысл. Коридор, каталка, свет, кирпич на животе. В какой-то момент начинаю шептать. Шепчу настойчиво: – Алиса, Алиса.
Не могу громче, но надо кому-то сказать, спросить, узнать. Приходит медсестра, поднимает холодный кирпич, мнёт живот, говорит кому-то. Я почти хриплю: – Алиса.
Она приближается ко мне. Спрашивает: «Что? Алиса? Кто это?». «Моя дочь, – отвечаю за себя я. – Где моя дочь?».