Я знал, что если Сами хочет спрятаться, она может быть лишь в двух местах, и раз мы приземлились в ангар с крестокрылами, то она в бойлерной. Я спешу по коридорам. Она снова спряталась за баком, лицо заплакано, руки даже во сне напряжены. Я любуюсь ею: несмотря на достаточно высокий рост и боевые навыки, для меня она ― маленькая и хрупкая, и мне не по себе от мысли, что она сражается и предложила такой обмен. Я провожу рукой по ее лицу.
– Малыш… ― Она чуть хмурится во сне, я ласково касаюсь ее мраморной кожи. ― Малыш, я рядом.
Она резко открывает свои бездонные глаза. Сейчас они серые. Всегда, когда ей страшно или больно, ее глаза становятся серыми.
– Но как?! Как? ― Она бросается ко мне и целует мое лицо, плачет.
Я прижимаю ее дрожащее тело.
– Старейшины выменяли меня на нескольких повстанцев, ― я замолкаю, не зная, как сказать, что причина моего возвращения не только в команде. ― Они поняли, что ты не шутишь… а ты им нужна больше, чем можешь думать.
– Крис… ты здесь. Я не могу тебя потерять. ― Моя любимая плакала, и причиной этих слез был я. ― Слышишь? Не могу… ты нужен мне.
Она продолжает целовать и прижиматься ко мне, все ее тело дрожит, и я чувствую, какой страх она испытала за те часы, пока не знала, что со мной. Мне хочется спрятать и защитить ее.
– Знаю… знаю, малыш. ― Я стараюсь беззаботно улыбнуться, чтобы успокоить ее.
На душе тревога. Мне не нравится, когда она плачет, тем более из-за меня.
На последнем задании я вляпался в неприятности и подставился не только сам, но подверг риску и наших с Сами детей. И вот, лежа в больничной палате, был вынужден терпеть не только боль от сломанных ребер, впивающихся в легкие при каждом вдохе, но и никуда не мог деться от бури эмоций моей жены, только что вернувшейся с задания и узнавшей подробности моего провала.
– Дурак! О чем ты, черт возьми, думал?! Почему ты решил, что так лучше? Кому лучше?! ― Сами кричала на меня, но в ее словах были лишь бессилие и страх потери. ― Ты вообще понимаешь, чем это могло кончиться?! Пострадали бы не только мы с тобой, ― в ее глазах мелькнула боль.
Выступили слезы, и она молча опустилась на стул возле койки и тихо заплакала. Это было хуже ее криков.
– Прости меня… я не видел другого пути, ― я говорил тихо, ребра впивались в легкие. ― Я должен был все рассказать… но не знал, как.