– Приятно, – привратник лишь собрался кивнуть, а её уже бесило то, что в это слово он умудрился засунуть «ы». Дважды: «прыятыно».
– Юкина Полина Даниловна, – продолжал вещать кадровик, одевая бумаги в папку.
– Опять Полина, – восхитился Кизыл.
Она прикусила губу: её имя прозвучало отвратнее, чем «прыятыно».
– Вот и я говорю, что хорошо! А она не верит, – Холодец отстал от листов, заходил ходуном, указывая на неё, и ведь явно дрожал не от бесцеремонности.
– Одна Полина ушла, другая пришла. Вторая Полка! – радовался привратник, пока она ненавидела его маленькую руку.
Зачем он её протянул? Такое вообще протягивают? Да, она, допустим, пожала. Допустим, не допустим. В смысле, реально пожала. Но это же недопустимо! Носить такие руки. Мужчине. У её парня таких рук не будет. Будут другие, красивые. И он будет их протягивать, а она гордиться: смотрите, мой! С руками! С красивыми руками.
Наверное, хорошо, что тогда был не её день рождения. Просто день. Поэтому мысли про рукастого не перешли границу, избежали участи желания, не сбылись. А то жила бы сейчас с ним, обслуживала бы его, его детей. Фу! Он, поди, ещё и руки свои красивые не пожимал бы, а распускал. Наверное. Она точно не знает. Точно не думает, как могло статься. Совсем не сравнивает, как стало у тех, кого юность называла друзьями. Много лет прошло. Как будто бы все успели всё, что хотели. Время же для этого ходит? Самая очаровательная однокурсница выбилась из шлюх в мамки. Самая умная до сих пор воздерживается от передоза. Что касается лично неё, то тут тоже не без достижений. Например, приобрела новые диагнозы и преуспела в полноте. Речь Кизыла облысела до гладкости, хотя она так и осталась для него Полка. Кадровик вот вообще помер. Его ещё хоронили одномоментно с четвёртой женой Савелия.
Был июль и чёрт знает какой день её работы. Кладбище, совсем забывшее, что оно по купцу Александровское, топило, словно баня имени какой-нибудь самой очаровательной однокурсницы. Блевотно-жёлтая жилетка вообразила себя парником, в котором посадили овальное что-то. Юкина, не желая подыгрывать, искренне считала себя заключённой. Самое противное, политической. Или самое противное, это когда по спине бегут капли и совсем не дождя? Солнце её бесило, поэтому она щурила овальные глаза и назло включала красноту щёк на максимум. Раздражение сказалось взаимным, и каждый луч впрыскивал в темечко тошноту и удушье.