– Ступай: маманя кликала.
Днём октябрьское солнце жарило, но чудился в этом обман. Ночи холодили. Поутру по степи тянулся сырой туман, пряча русло Дона под сизой мглою.
На именины у Демида гулял весь хутор. Хотя Пелагея к осени поднялась, Глаша по-прежнему суетилась по дому одна: подносила блюда с блинами-пирогами, подливала чихирю, подавала студень и уху. Сама на еду смотреть не могла: третью неделю от съестных запахов воротило.
Демид восседал во главе длинного стола. Покручивал усы. Тянул ручищу с чаркой к каждому гостю по очереди. В ответ на хвалебные речи изрекал скупое:
– Добре, добре.
Евсей раздухарился, нахваливая дочь, и всё порывался усадить её рядом с собой:
– Ить, какая спорая девка досталася табе, Игнашка! Доня, донюшка,35 подь сюды!
Игнат сидел рядом с отцом, потупившись. Молча раздирал руками варёную курятину. Глаша покосилась на Пелагею. Та зыркала тяжело, недобро:
– Неси поросёнка, да капусты подбавь!
Глаша посмотрела на мужа.
«Неужто прознал?»
– Да сядь ты! Хлопочешь, как заполошная кура! – возмутился Евсей.
Глаше сильнее всего хотелось куда-нибудь сбежать:
– Щас, батяня, самогону принесу, – она взяла штоф и пошла в низы.
Когда вернулась, Демид осоловелым взглядом обводил гостей.
– Цы-ы-ыц! – его голос заглушил чавканье, хохот, перебранку сидящих за столом. Все замолчали.
– Сядь! – велел Демид Глаше. Взял из её рук штоф и наполнил до краев стопку: – Пей!
Глаша опустилась на краешек лавки. Пригубила. Откусила пирог:
«Шо так творог горчит, аж замутило?» Сердце чуяло недоброе. Неотрывно глядела она на суровое лицо свёкра. Евсей слюняво лыбился и поглаживал Глашу по локтю. Демид осклабился:
– Чем Демидка не турецкий султан? А?! Двух жинок имаю, когда хо́чу и как захо́чу!
Глаша встала. Тотчас в ноги ударила тяжесть.
– Ну?! – не унимался свёкор: – Глашка, раздвигай ляжки! – Он грубо шлёпнул её по заду. – Помнишь, небось, как намедни было?!
Вмиг в курене стало тихо. Слышно только, как билась в оконное стекло муха. Глаша вцепилась в край стола. Игнат дёрнулся. Медленно положил на блюдо обглоданную куриную кость:
– Шо ты брешешь, батяня?!
Демид ощерил рот:
– А шо? Я казак – не чета табе! Жинка твоя знает, – он усмехнулся, пьяно зыркнув на Глашу.
Она помертвела. Взглянула на отца. Тот побледнел и сгорбился. Гости зашушукались. Пелагея смахнула со стола миску на пол. Гости замолкли. В нависшей тишине свекровь зашипела: