Не знаю, что она увидела на моем лице, но с ее улыбка сползла мгновенно.
– Я… перезвоню, – это в телефон, а потом мне:
– Ну, что опять не так?
Что опять не так? Она серьезно? Для нее во всем этом свинарнике нет ничего странного, ужасающего и ненормального? Я точно вышвырну ее на улицу.
– Что. Здесь. Делает. Этот. Бокал? – я зверею на глазах.
– Я пила чай, – пожимает она плечами. Спокойно, как будто так и должно быть, но так быть НЕ ДОЛЖНО.
– Чай пьют на кухне.
– Мне позвонили.
Я дышу тяжело. Мне все сложнее сдерживать себя, чтобы просто не наорать на нее.
– Значит, надо было оставить чай НА КУХНЕ.
– Да что такого страшного случилось-то? Это же всего лишь бокал, не бомба, – она реально не понимает.
– Почему на кухне такая грязь? Что делает грязная посуда в раковине?
– А где ей быть? – недоумевает это чудовище. Мне хочется ее ударить. В прямом смысле этого слова.
– Ее надо мыть сразу после использования, – взрываюсь я.
– Сейчас помою, в чем проблема? – сползает она с постели. Покрывало смято и свисает почти до пола. Я закрываю глаза. Мне хочется проснуться. Но я, блядь, не сплю.
– Посуду надо мыть сразу, – цежу сквозь зубы. – Как и убирать за собой.
– Я просто не успела, – она пытается протиснуться мимо меня.
– Бокал.
– Да сдался тебе этот бокал, – психует девчонка, но возвращается и забирает его с тумбочки. Мои глаза ищут следы от его пребывания. Нету. Это хорошо.
Она все-таки протискивается мимо меня, касаясь почти всем телом. Мне хочется отодвинуться, но я продолжаю стоять. Ее шаги удаляются в сторону кухни. Забираюсь в душ. Долго стою под водой, не шелохнувшись. Мне хочется выйти и оказаться в пустой квартире. Я не хочу ни с кем жить. Я хочу жить ОДИН. Хочу возвращаться и знать, что мои вещи никто не трогал. Хочу возвращаться к тому, от чего ушел. Я не выношу чужое присутствие рядом.
Ладонь упирается в стену. Я против воли возвращаюсь на тридцать лет назад.
Мы делили с ней одну комнату, которая и мне одному была тесной. Нет, я не могу назвать ее своей сестрой. Она мне никто. Посторонняя. И она все время брала мои вещи. Рвала книги. Рисовала в тетрадях. Вырезала платья для кукол из моих футболок и рубашек. Я не мог пожаловаться. Точнее, мог и даже пытался, но на все был один ответ: «Она же ребенок». Даже когда ей было шесть, даже когда она уже ходила в школу. Я постоянно слышал одно и тоже оправдание ее идиотским поступкам. И ненавидел ее за это. Мечтал, чтобы ее никогда не было, чтобы ее сбила машина или похитили.