, а на яйцо? Наверняка его находка вызовет у них множество вопросов, на которые у Айзека, как он уже понял, ответов нет. Он не хочет делиться яйцом с посторонними.
«Оставь мне хотя бы это», – думает он.
Убедившись, что все окна, выходящие на улицу, задернуты шторами, Айзек отстегивает своего необщительного пассажира и, кое-как прикрывая его полой вымокшего пиджака, направляется к входной двери. По крайней мере, на этот раз ему не придется возиться с ключами – он никогда не запирает дом. Айзек толкает дверь – и встречает сопротивление подпирающей ее лавины нераспечатанных писем, счетов и рекламных буклетов. Дом выглядит заброшенным. В каком-то смысле Айзек и правда освободил его несколько недель назад. Он не живет здесь – просто существует. А вот дом живет: цепляется за лодыжки Айзека ворохом нетронутой почты, приветствует его чахнущими, умирающими цветами на столике у стены и прогорклым запахом испортившийся еды, которым веет из-за приоткрытой кухонной двери. Откуда-то доносится звук капающей из крана воды. В одной из комнат жужжит муха. Мгновение Айзек нетрезво покачивается, молча прислушиваясь и не выпуская яйцо из рук. Как будто ждет, что кто-то выйдет встретить его. Но никто не выходит. Его горло сдавливает спазм. Глаза наливаются лихорадочным блеском. В прихожей зябко, и по его спине пробегает дрожь. Кажется, яйцу в руках Айзека тоже холодно, лучащееся из-под скорлупы тепло стремительно угасает. Айзек снова вспоминает грелку в плюшевом чехле. Вспоминает, как она засовывала ее в пижамные штаны, чтобы уложить поближе к животу. Не лучший ее образ. У него на телефоне даже сохранилась фотография. И думать не смей ее выкладывать! Вспоминает, как они смеялись до слез. Вспоминает ее холодные ноги, холодные руки. Вспоминает, как она касалась его под одеялом – словно тайком проносила в их постель кубики льда. Как подсовывала, пытаясь согреться, свою босую стопу под его ногу, а руку – под его голую спину. Как он ворчал и извивался.
– Как ты умудряешься постоянно мерзнуть? – не мог понять он.
– Все относительно. Как ты умудряешься постоянно меня согревать?
В доме Айзека царит холод не меньший, чем на реке, в которую он, к сожалению, так и не прыгнул. Он стоит в сугробе запечатанных писем и выдыхает клубы теплого воздуха. Он принюхивается и опускает взгляд на яйцо. Его глаза округляются. С губ слетает очередное ругательство. Он роняет яйцо на подушку из долговых выписок и меню на вынос, вылетает на улицу и бежит по дорожке к своей машине, обе дверцы которой он оставил открытыми. Айзек хватает с заднего сиденья жестяную коробку из-под печенья и, прикрыв глаза, прижимается лбом к холодному металлу. Затем захлопывает дверь и возвращается в дом. Снова замирает в бумажном сугробе, размышляя, что делать дальше. Он разглядывает яйцо, угнездившееся в ворохе писем у его ног. Белоснежная скорлупа потускнела, будто под ней погас свет. И что тут можно предпринять? Она бы знала. У нее были ответы на все вопросы. Айзек прокручивает в голове бесконечную киноленту их разговоров в поисках чего-нибудь применимого к ситуации. Однажды она рассказывала ему историю об осиротевшем ягненке с фермы, на которой она выросла. Она всегда выкармливала из бутылочки оставшихся без матери барашков. Но был один, который никак не мог согреться. Ягненка заворачивали в пледы, в полотенца, она даже пожертвовала собственное одеяло – впустую. Потом кому-то пришла в голову гениальная в своей простоте идея – «Ага»