– Наша дружба…
«Дала трещину», – я мысленно опередил его, глубоко поразившись этим внезапным признанием.
– Наша дружба… она… она в какой-то степени под угрозой и зависит теперь от одного обстоятельства…
– Надеюсь, не от глубины этого кратера? Что ты пытаешься откопать? Или могилу ей роешь?
– Только не говори, что не замечаешь, как Чибис стал к тебе относиться.
– О, как я посмел прогневать великого Чибиса Первого! Какая кара постигнет меня теперь?! – произнес я, театрально воздев руки к небу.
– Тебя, может, и никакая; ты всегда выкручивался за счет своей… как ее… харизмы, вот! А меня он уже достал расспросами о тебе и придирками своими. Не думай, что я о себе так уж пекусь, мне важнее тебя предупредить…
– Антошенька, милый, вы недавно изволили назвать меня вареной курицей, чем необоснованно возвысили в собственных глазах, потому что я ощущаю себя не больше чем желтеньким цыпленком под крылом заботливой мамочки.
Антоха вспыхнул. Он никогда не понимал и поэтому жутко не любил моих словесных дурачеств, которые вроде бы напрямую не оскорбляли его, но все же оставляли после себя ощущение проглоченной обиды. Правда, вида он старался не подавать. Именно благодаря Антону мы почти никогда не спорили.
– Я обещал толпе, что мы придем сегодня вместе. Если нет… не знаю… я не смогу пока встречаться с тобой, – последние слова он выпалил на одном дыхании.
За все пять лет нашей непрерывной дружбы это был первый раз, когда Антон сам принял до такой степени ответственное решение. Он вдруг притих и отвернулся к дорожке, делая вид, что рассматривает замысловатый узор осенней аллеи. Но я-то знал причину. Дело в том, что Антон давно страдал одной особенностью, которую считал самым главным своим недостатком, скорее даже дефектом. В моменты наивысшего волнения верхнее веко его левого глаза начинало предательски подергиваться. Нельзя сказать, что он моргал как светофор, но все же это было достаточно заметное явление. Правда, оно несло в себе и некоторые положительные моменты. Поскольку шансы на списывание у Антона были равны нулю, ему приходилось усиленно зубрить весь пройденный материал перед каждой итоговой работой, что, естественно, благоприятно сказывалось на его успеваемости. Обладая вполне заурядными способностями, он из одного только чувства страха перед своей слабостью оставался незапятнанным ударником до самого десятого класса. Но зубрежка никак не могла помочь ему, если речь шла о взаимоотношениях с окружающими. Тогда Антоха придумал для себя спасительный жест: он подпирал щеку ладонью и отставлял мизинец в сторону, таким образом прикрывая свое непослушное веко.