Ещё одна сеть – с самой крупной пятидесятипятимиллиметровой ячеёй – стояла на Гилюе, в бездонной тихой яме за перекатом. В первую ночь в эту сеть запутался таймешонок. А потом попадались крупные холодные пятнистые ленки – по одному или по два за ночь.
Щук и чебаков мы варили и жарили. А ленков и таймешонка ели малосольными, почти сырыми – так они были вкуснее. Хариуса почти не было. Он поднялся в верховья и расселился по мелким холодным горным ручьям.
Если сети забивало илом, мы снимали их, сушили, чистили от грязи и мусора и ставили на прежнее место. Днём заготавливали дрова для печки и костра, разбирая завал, который намыла река неподалёку от зимовья. Дни проходили спокойно и размеренно.
Однажды утром, набирая воду в котелок, я заметил на другой стороне протоки, выше по течению, человека. Он пробыл на берегу несколько минут и скрылся в лесной чаще.
– Просто рыбак, – отмахнулся Макс, когда я ему рассказал об этом.
Но на следующий день человек появился снова. До него было далеко, и нельзя было определить, чем он занимается. Мне показалось странным, что незнакомец возится всё время на одном месте, в самой безрыбной части протоки, да и то всего несколько минут.
Всё утро мысль о странном рыбаке не давала мне покоя, и после обеда я предложил Максу отправиться в это загадочное место на лодке.
Приплыв, мы не увидели ни сетей, ни закидушек, зато обнаружили тропу, уходящую в лесную чащу.
– Тут часто кто-то ходит, – сказал Макс, – тропа набитая.
Было интересно выяснить, кто приходит к реке. Оставив лодку на берегу, мы двинули по тропе. Натоптанная дорожка вскоре вынырнула из густых пойменных зарослей тальника и побежала, петляя чёрной лентой, по широкой пустоглядной мари с редким угнетённым лиственничником. Мы шли, а тропа всё не кончалась. Макс предложил возвращаться, как вдруг впереди замаячила синяя гладь озера.
Берега открывшегося перед нами водоёма были топкие, заросшие редкой травой. Но в том месте, куда вывела нас тропа, находился сухой взгорок, на котором росли высокие, несвойственные для этих сырых мест сосны со светлой, медового цвета корой. В этот сосновый пейзаж органично вписывалась большая, крепкая избушка из толстых неошкуренных стволов лиственниц. Перед избушкой стоял вкопанный в землю стол с лавочками, неподалёку валялись цинковые и пластмассовые вёдра, а также пустые винные и водочные бутылки. В дверь по-индейски был воткнут топор.