– …Если твой отец против, выходи за меня убёгом, – продолжил Ергач прерванный разговор.
– Нет, – категорично ответила Софья, – ни добром, ни убёгом. Сам подумай, где мы жить станем? В твоей немытой горенке? Или на Джелтулак вернёмся – к пепелищу, чтобы вслед за отцом твоим, дядькой Ульяном, в тайге сгинуть? Ни капитала нет, ни скотины, ни земли. Берданку единственную и то в тайге потерял, фартовый промышленник.
Повисла пауза, которую нарушал лишь мерный треск костра да однообразные вскрики желны. А потом Софья продолжила:
– И на прииск я не поеду. Не видала ещё богатого работяги. А гробить себя за тарелку риса, как китайцы-наёмники, просто смешно. Ты пойми, я люблю тебя, но жить в нищете не хочу. И Албазин этот захолустный уже опротивел мне – с приказчиками да казаками, вместе взятыми. Я хочу уплыть по Амуру в Благовещенск… – Софья мечтательно прикрыла глаза. – Понимаешь? Купить большой-большой дом на набережной, открыть лавку, пекарню, а затем, когда разбогатею…
– Я могу продать отцовскую избу, – рассеянно предложил Ергач, – уедем в Благовещенск, купим лес, начнём строиться.
– А дальше что? В батраки к Альберсу[5] наймёмся? Сколько стоит твоя старая изба? Нужно много денег, милый. Очень много. Нужна удача, золото.
Ергачу было трудно понять девушку, ведь для него деньги не имели никакой ценности… Но, не желая терять любимую, охотник легкомысленно произнёс:
– Хорошо, Софья, я найду деньги, и мы уедем. Подамся на лето в тайгу. Разыщу это проклятое золото.
– Ну вот, когда разыщешь, тогда и поговорим, – ответила Софья, – тогда и буду твоей.
И девушка, бросив обгоревший и порядком укоротившийся прутик в костёр, ушла. Только белая коса ещё долго мелькала в темноте наступившей ночи.
Ергач остался один сидеть на берегу Амура. Искры улетали ввысь и, обращаясь в звёзды, рассыпáлись по Млечному Пути.
И звенели, звенели, не переставая, китайские колокольчики на реке…