Простуженно затрещала рация на столе. За стеной громыхнул состав. Толстобокой железной гусеницей он полз по рельсам, отрезая эту сторожку от всего остального мира.
Женька открыла глаза, пошевелила пальцами ног в грубых шерстяных носках и поднялась с кровати. Тяжело ступая, она подошла к висящему на стене цветному календарю и отвернула прошедший месяц. Краешек синего моря и кусты бугенвиллии сменил сонный бульвар с влажной от летнего дождя брусчаткой.
Женя набрала из-под крана пригоршню ледяной воды и жадно выпила. Поглядывая на часы, она поставила на огонь кофейник в черных подпалинах, намазала маслом рваный кусок булки, подумала и соскребла масло обратно в масленку.
Отпивая горькими глотками кофе, Женька взглянула в замороженное окно. Она уже давно ничего там не видела. Ни расшатанная изгородь, ни железнодорожная насыпь, подпирающая плохо прорисованное небо, не попадали в поле ее зрения.
О тонкие стены сторожки нехотя ударялся ветер, и они дрожали, вызывая у Жени досаду. Будто ее позабыли включить в это счастливое движение снежинок, воздушных масс и антициклонов, приговорив к валкому ритму нескладного тела.
Женька застегнула тесную юбку и, неловко выворачивая руки, натянула материн форменный пиджак с разномастными пуговицами. Не глядя в зеркало, она подобрала заколкой волосы, набросила пальто, сунула ноги в валенки и вышла за дверь.
Рельсы на насыпи завибрировали, послышался звук приближающегося поезда. Женька встала у вздыбленного шлагбаума и, как учила мать, подняла свернутый желтый флажок.
Упругий вихрь от скорого пассажирского возмутил снежную крупку, ударил в лицо и полетел дальше, теряя силы в мерзлой степи. Женька затаила дыхание: вот сейчас, сейчас… Стремительно мелькающая лента состава обычно цеплялась за полы ее горбатого пальто и тащила Женьку за собой, роняя на каждом полустанке и подхватывая вновь. И лишь когда звук поезда исчезал совсем, Женька разлепляла ресницы, вдыхала плотный, пахнущий креозотом воздух и отправлялась назад в свою сторожку.