– За что и был осужден, пятнадцать лет.
– За что и был.
– Только все было не так. Верно? – она улыбается одними глазами.
– А как? Как, по-вашему, умер Коля?
– Это вы мне расскажите.
Я молчу. Молчу не, потому что боюсь возвращаться в тот дом или те воспоминания. Следовательница обаяла, она удивляла и восхищала тем, как все ближе и ближе подбиралась ко мне, как умело сочетала женское и профессиональное. Возможно, она даже догадалась о моей эрекции. Я сползаю под стол, упираю руки в крышку и опираюсь на ладони подбородком.
– Мне двенадцать. Антона нет, мама совсем плоха. Он приезжает. Я задаю себе один и тот же вопрос, чего он вообще приезжает. Денег от него нет, добра нет, ничего нет, он вообще не человек. Потом я понял, он приезжал, потому что там, в другом месте, так нельзя. Там он Коля, Коля добытчик, там он скован по рукам и ногам. А здесь, в деревне в этом старом, перекошенном, пахнущем кладбищенским смрадом, доме он свободен, свободен делать что хочет, с кем хочет, и когда хочет.
– И что же он делал? Глубокие ожоги по всему телу – это его рук дело?
Я еще больше кривлю лицо, – Давайте так. Дальше, как говорит мой сосед-сокамерник журналист, я буду рассказывать, словно пишу книгу, словно факты и события – всего лишь вымысел, плод моей фантазии. Он утверждает, за фантазии, даже самые страшные, у нас не наказывают.
– Очень интересно, – она говорит с придыханием. Моя эрекция усиливается.
– Кухня, небольшая такая кухонка. Маленькое окно во внутренний двор, печка у стены, стол и холодильник. Печка белая, крашеная, на стенах обои. Они тоже светлые, в цветочек. Бледно-зеленые, кажется. Несмотря на ветхость строения изоляция такая, что можно сутки без остановки кричать, никто не услышит. Стоило Коле постучать в стену, как тут же появлялся собутыльник Эдуардыч. Он ждал, словно все время сидел по ту сторону стены и ждал приглашения. Услышав стук, он срывался, вылетал из дома, сносил свою калитку, пулей несся вдоль забора, проникал на наш участок и оказывался на пороге. От стука в стену до его появления проходили жалкие секунды.
Я вижу, как следователь пытается скрыть улыбку.
– Коля всегда приходил пустым, ни выписки, ни закуски. Он снимал обувь, прятал под лавку, а завидев отца, делался виноватым. Это происходило само собой, непроизвольно. Брови любовничка становились домиком, низкий лоб морщился, а щеки по-детски надувались. Подобное лицо на крепком мужском торсе нелепость, но подобное повторялось снова и снова. Согласитесь, это особый вид извращенства? Сначала трахаешь львицу, а потом идешь на обед ко льву.