– Молодой такой, а уж инеем подёрнуло, – говорила Матрёна, ловко орудуя машинкой, – Чай не сладкую жизнь прожил. Ой, а картинка-то какая красивая, – прошептала она, зайдя к Варану спереди, – Ну-ка распрямись.
Варан послушно разогнул спину, выставив на обозрение Матрёне роскошный собор с тремя синими куполами.
– Умелый, знать, человек писал, – Она легонько провела по куполам кончиками пальцев, – а ведь больно, поди, было?
– Пустяки, – ответил Варан, – Ты, когда шьёшь, палец, иной раз, накалываешь?
– Случалось.
– Так это то же самое. Правда, раз тысяч пять подряд, – скромно улыбнулся Варан.
– Ой-ой-ой, – протянула Матрёна, – и зачем же так себя казнить? Нешто без этого нельзя?
– Нам нельзя, Мотя, – лицо Варана осенилось чувством долга и ответственности, – Ну просто никак нельзя.
– Сколько же зим ты каторжанил, Сашка? Тяжело ведь там, поди?
– Сколько зим уж и не упомню, почитай половину жизни. А на счёт тяжело, так это как рассудить. Про курорты или санатории слыхала чё нибудь? Вот, что-то навроде этого, только пятиметровый колючий забор вокруг, вышки с автоматчиками, прожектора да собаки. Ну, кормёжка похуже, да попрохладнее малость. Зато народу там всякого полно. Там же не только такие, как я. И врачи бывали, и артисты, и доценты с кандидатами. Как-то раз в соседний отряд даже космонавт заезжал ненадолго, да-а. Завсегда было с кем за жизнь покалякать.
– Ой, Санька, а это что такое? – Матрёна приостановила работу, – Нешто твою голову с кочаном кто перепутал, пошинковать примерялся?
– А-а, это ты про шрамы, что ли? Да там разное. Самые большие – это от аварии. На “Волгаре” с братаном от ментов уходили, я в поворот не вписался, четыре раза перевернулись, на крышу встали. Братан на месте погиб, а мне два месяца череп латали титановыми пластинами.
– Родной брат-то был?
– Да не-е, – усмехнулся Варан, – даже не троюродный.
– Бедненький, – жалостливо прошептала Матрёна.
– Кто, я или братан? – спросил Варан, и вдруг почувствовал, как её мягкие и тёплые губы слегка прикоснулись к его наголо постриженному темени. Он ненадолго замер, затем запустил обе руки ей под блузку, притянул к себе.
– Эй, ты чего это?! Ну-ка отпусти, окаянный! – крикнула Матрёна, пытаясь освободится. В ответ Варан уткнулся носом ей в живот и ещё крепче стиснул её в объятиях. Матрёна дотянулась до берестяного ковша, плававшего в ушате с холодной водой, зачерпнула полный и вылила Варану на голову. Затем размахнулась и звонко приложилась опустевшим сосудом по только что обласканному темени. Ковш треснул. Варан вытащил руки из-под блузки, положил локти на колени и, опершись подбородком на кулаки, молча уставился в пол. На несколько мгновений в бане воцарилась тишина. Выпавший из руки Матрёны ковш глухо ударился о половицы.