Родион помолчал некоторое время, не зная, что сказать, лишь заворожённо и извинительно как-то глядя на собеседницу.
– Я доставил тебе много хлопот, Анфиса. Прости. Я не знаю, как тебя благодарить. Что я могу для тебя сделать? – он слегка встрепенулся, как будто что-то вспомнив, – У меня денег много! Правда… я не знаю, где они сейчас.
Анфиса тихо рассмеялась, погладила его по накрытому покрывалом плечу.
– Не волнуйся так, вредно тебе сейчас. А деньги твои под головой у тебя. Только ты себе их оставь. А сделать для меня ты кое-что сможешь. Если, конечно, захочешь и решишься. Только об этом не сейчас.
– Почему же? Я готов… скоро буду, наверное. Что я должен сделать?
Она ничего не ответила. Тихо вздохнув, встала, поставила на стол чашку с недоеденной Родионом ухой, повернулась к образам, тихо прошептала что-то, перекрестившись, поклонилась.
– Мне пора, Родя. Сейчас придёт отец Фотий, рану тебе присушит. Весь день он с тобой будет. Слушай его, не перечь ни в чём. Это пока всё, что от тебя требуется. Я приду вечером, когда солнышко спать уляжется, и буду с тобой до утра. Так надо, нельзя иначе.
Родион высвободил руку из-под покрывала, провёл ею по лицу, немного обиженно и просяще глянул на женщину.
– Зачем столько тайн, Анфиса? Это же напрягает. А мне сейчас нельзя, сама же сказала.
Она улыбнулась, снова села рядом с Родионом, положила тёплую свою ладонь ему на запястье.
– Ты слышал что-нибудь про тысячу и одну ночь?
– Как же, сказка такая есть, арабская, кажется. Я, правда, не читал, но в общих чертах знаю.
– Вот и хорошо, что в общих чертах. И мы с тобой в эту сказку поиграем. Хочешь?
Родион кивнул головой.
– Значит, тому и быть. Ты ведь ещё не завтра козликом заскачешь. Правда, тысяча ночей – это много. Нам, поди, поменьше понадобиться. Но будет интересно, обещаю. А сейчас, не казни, султан, свою Шахерезаду. Пора мне, – она провела ладонью по его поросшей щетиной щеке, улыбаясь, покачала головой, – Борода то! Скоро батюшку догонишь. Спроси у него, может, есть чем побрить.
Скрипнула дверь и в проёме, на фоне светлеющего неба, возникла рослая сутуловатая фигура отца Фотия. Остановившись на пороге, не в силах сказать ни слова, он удивлённо глядел на Родиона, в его просветлённые рассудком глаза.
– Чудны дела твои, Господи, – наконец прошептал он, крестясь на образа. Затем обернулся к Анфисе: – Светает, дочка, проспал я немного, прости.