Восток светлеет, наливается багровым заревом. Сейчас закипит, выплеснет через край шар солнца, и покатится он через море на запад. Я кручу головой во все стороны. «По левому борту волны совсем мельчают, – удивленно отмечаю я. А муть‑то какая идет. – А говорят еще, что Арал – одно из самых чистых морей в мире. Тут же песок сплошной! Песок! Песок!..»
Неожиданная догадка застает меня врасплох. Я даже не знаю, радоваться мне ей или пугаться. Она все объясняет, увязывает ночную и утреннюю чертовщину в крепкую, логически выстроенную цепочку. Не может быть! Я бросаю руль, подхожу к борту и всматриваюсь в воду. Если я не ошибаюсь… Вот это номер!
– Андрей, ты что затих? – забеспокоился Васеньев. – Ты скажи что‑нибудь. Подай голосок!
– Надоели вы мне все, – говорю я. – Уйду я от вас.
– Валяй! – легко соглашается Васеньев, успокоенный моим голосом. – Ноги не замочи!
– Андрюху в море – плоту легче, – задумчиво замечает Салифанов.
– Ну, я пошел! – просто говорю я и… шагаю за борт.
– Ой! – вскрикивает Войцева. – Ильичев с плота прыгнул!
– Полундра! – во всю силу голосовых связок вопит Салифанов. – Человек за бортом!
Он с силой отбрасывает одеяла, хватается за спасательный линь, готовясь бросить его в сторону удаляющейся от плота неразумной ильичевской головы и замирает, увидев меня.
Я стою возле плота по колено в воде со скучающим видом человека, рассматривающего афишу. Кажется, я даже что‑то насвистываю. Сергей обалдело обозревает мои исцарапанные коленки.
– Ты чего это? – испуганно спрашивает он.
– Гуляю, – поясняю я.
– Ага, – говорит Сергей и дергает головой вниз, будто пытается проглотить застрявший в горле кусок.
– Так, – начинает доходить до него смысл происходящего. Та‑а‑к, – хлопает он себя по лбу и оторопело садится, просто валится на плот. – Это получается, что мы… – его лицо расплывается в совершенно идиотской ухмылке.
Жаль, он не видит себя со стороны.
– Получается, мы всю ночь, – развивает он свою мысль, словно распускает до предела сжатую пружину, – торчали на глубине, где воробушки могут пешком ходить? – Он даже замирает, пораженный мыслью, которую только что высказал.
– Совершенно верно, – безмятежно подтверждаю я его выкладки. Я уже пережил стадию обалдения, в которой теперь пребывает он, и могу себе позволить удовольствие изобразить равнодушие.