На такой вопрос ответа у меня заготовлено не было.
– Это ровно столько, сколько понадобится тебе, Валера, чтобы продлить агонию на месяц, – мрачно пошутил Сергей.
– На три недели, – немедленно уточнил я.
– А что через три недели? – наивно спросила Войцева.
На «детские» вопросы отвечать труднее всего. Откуда я знаю, что будет через три недели.
– Придумаем что‑нибудь, – бодренько ответил я.
– А нельзя это придумать сейчас, а не через три недели?
– И вообще, на что ты надеешься? – продолжил Салифанов. – Не на манну ли небесную?
– Во‑первых, этих запасов при пайке, урезанном в четыре раза, хватит на три недели, – повторил я.
– А почему всего в четыре? Давай в двенадцать, тогда их хватит на девять недель. А если урезать еще, мы сможем питаться до Нового года. А там, глядишь, море замерзнет, и мы пешком дойдем до берега, – Валера явно издевался.
Я почувствовал, что меня тянет на грубость.
– Погоди, не мешай, – защитил меня Сергей. – Пусть выскажется. На рею мы его всегда успеем вздернуть.
– Спасибо, – поблагодарил я и продолжил:
– Во‑вторых, за двадцать один день, о которых я говорил выше, мы, надеюсь, встретим судно или берег.
– Сильно надеешься? – ехидно поинтересовался Васеньев.
– Здесь от берега до берега меньше полтысячи километров. Это десять ходовых дней, даже если мы будем делать в сутки по пятьдесят километров, – объяснил я.
– И от берега до людей еще пятьсот километров по пустыням, – негромко заметил Сергей.
– Хорошо, тогда у нас есть третий вариант. Повернуть на сто восемьдесят градусов и вернуться в Аральск! – выпалил я.
Все замолчали и, не сговариваясь, взглянули за корму. Возвращаться не хотелось.
– Не получится. Ветер не тот, – неуверенно возразил Валера.
– Сбросим паруса. Будем дрейфовать до смены ветра, – нажал я. Главное было сбить Валеру с мысли. Пусть он лучше ищет доводы, доказывающие невозможность возвращения. Убеждая меня, он в первую очередь отрезает пути отступления себе. Его задетое за живое самолюбие сыграло с ним злую шутку. Он шел в атаку азартно, не удосуживаясь продумать до конца, чего я добиваюсь. Главным для него было – не соглашаться со мной, чего бы это ни стоило и чего бы ни касалось.
Если бы в тот момент я сказал, что Земля – шар, он бы непременно стал доказывать ее блинообразность.
Пусть лезет на рожон, пусть орет, размахивает руками, а когда увязнет в своей теории по самые уши, я поставлю его перед дилеммой: либо признать полную несостоятельность своих выводов, попросту назвать себя глупцом, либо принять мое предложение.