Тем не менее, совсем недавно появился на ее горизонте один солидный господин – что-то торговое, какие-то экспортно-импортные операции. Звали его Анатóль – так, во всяком случае, он рекомендовался, а что там на самом деле, ее не очень интересовало. Анатоль так Анатоль, после тяжелейших лет революции люди снова захотели чего-то светского, изящного – в том, конечно, виде, как они это изящное понимали. Ей, знакомой с настоящей аристократией, все эти потуги казались смешными, если не вовсе смехотворными. Анатоль, впрочем, был деликатен, почти робок, события не торопил, ухаживал вежливо, хоть и несколько суконно. Она с тоскою вспоминала Загорского и тот огонь, который он в ней пробуждал, и невольно сравнивала их обоих, но сил прогнать ухажера у нее так и не достало – а все потому, что женщина не должна быть одна, ей нужен рыцарь в белых доспехах, пусть даже из всех доспехов на нем один только толстый кошелек…
Впрочем, Анатоль появился чуть позже, а до этого произошло одно удивительное событие, которое перевернуло ее жизнь. Сначала событие это показалось ей смешным. Поразмыслив, она сочла его странным. Затем подозрительным и, наконец, опасным. Прошло время, и Лисицкая почувствовала, что судьба уловила ее в какие-то невидимые, но страшные тенета, и она, как мушка, уже бьется в них, еще не осознавая толком, что попалась, погибла и жизнь ее кончена.
Поняв же это – точнее, не поняв даже, а почуяв, – она первым делом подумала о Загорском. Нестор был единственный человек, способный ее спасти. Но что случилось с ним после революции, жив ли он еще? То есть да, конечно, жив, в этом она не сомневалась – он же не мог умереть, не увидев ее напоследок. Но вот где он теперь жил – это вопрос, который требовалось разрешить. В прежнем его доме на Морской Загорского не было, она знала это точно. Однако в доме до сих пор жил его старый дворецкий Ки́ршнер и была надежда, что он-то должен знать, где искать Нестора Васильевича…
– Ах, барышня, – вид у Киршнера был печальный и какой-то потертый, годы революции и советской власти не прошли для него даром, – ах, дорогая барышня, что я могу вам сказать?
Дворецкий по старой привычке звал Лисицкую барышней, хотя она уже никак не могла таковой считаться по целому ряду причин. Но он ее так звал, и она не сердилась, напротив, от этого сердце ее дрогнуло и забилось, почти как в старые времена, когда она ждала прихода Загорского.