И вот наступил июль. Середина лета! Солнце начало пригревать, на душе же у Николая Алексеевича бушевал пожар. Тёплый ветер, обняв занавеску, танцевал перед открытым окном, через которое были слышны разговоры соседей, смех женщин, детские голоса, а по воскресеньям с утра доносились популярные песни из рупора заведённого патефона.
В их коммунальной квартире Николай Алексеевич был не просто единственным мужчиной ― он был единственным работающим мужчиной. Поэтому по утрам женщины и дети старались не выходить из своих комнат в тот утренний час, когда Николай Алексеевич собирался утром на работу. Даже Катя вставала тихонечко до его пробуждения, чтобы согреть ему кастрюлю воды, приготовить завтрак и накрыть на стол, а после этого она возвращалась «за занавеску» и появлялась только для того, чтобы проводить Николая Алексеевича до входной двери. Это стало традицией их маленького сообщества.
Эта традиция распространилась и на время с восьми до девяти в воскресные и праздничные дни. Николай Алексеевич выходил из своей комнаты и направлялся в санузел, представлявший собой большую душевую и, совмещённый с ней туалет. Надо сказать, что эта душевая была самым невероятным достоинством их коммуналки, сказочным даром, неизвестно каким образом сохранившемся в ней от старых дореволюционных времён. Каждое утро облачённый по сезону то в пижаму с халатом, то в халат, а летом и в широченные семейные трусы, Николай Алексеевич шествовал к душевой по коридору в полном одиночестве, чувствуя себя единовластным господином этого крошечного мирка.
Только, как говорится, недолго гремели фанфары. Пятнадцатого июля Николай Алексеевич проснулся в прекрасном расположении духа. Как было заведено, он встал и в летнем утреннем наряде направился в душевую. В кухне был включён репродуктор. Когда Николай Алексеевич с кастрюлей горячей воды поравнялся с ванной комнатой, раздалась мелодия его любимого танго «Утомлённое солнце». Николай Алексеевич, подпевая Павлу Михайлову, вошёл в ванную комнату и прикрыл ногой дверь.
Всё также подпевая и даже пританцовывая пока разводил воду в большом корыте и снимал утренний наряд, Николай Алексеевич встал у стока на полу, налил на себя пару кружек тёплой воды и начал мылиться. Он продолжал подпевать, хотя уже другому певцу, исполнявшему другую песню, и начал смывать с себя пену, когда вдруг услышал какой-то непонятный возглас типа «А-а-а!» и шлепок. И хотя на глазах у него всё ещё была пена, слезящимися глазами он разглядел у двери силуэт Клариссы с открытым от удивления ртом, и прижимающей ладошки рук к щёчкам. Николай Алексеевич налил на голову ещё пару кружек воды. Ему не показалось, у двери действительно стояла Кларисса, которая никак не могла справиться с охватившим её удивлением. Николай Алексеевич проследил за направлением взгляда потрясённой девчушки и завопил рыком раненного зверя: