Бланка положила пиццу мне на тарелку и помогла отрезать несколько кусков. Пока мы ели, я сидела и смотрела в окно, любуясь осенними красками – красными, оранжевыми и жёлтыми. Я люблю осень, но порой она наводит на меня меланхолию. Меланхолия – это когда грустишь без причины. Но теперь мне в самом деле было очень грустно и больно, грустно на сердце и больно в руке. Рука стала похожа на полено, так сильно распухла. Или на рождественский окорок. Деревянный рождественский окорок.
Мама вернулась и схватила мою пиццу, оторвала кусок и затолкала в рот:
– Господи, как же я проголодалась! Покажи-ка руку. Больно? А где же Юлле?
– Мне в самом деле чертовски больно, – проворчала я. – Спорим, что это перелом. А кто-то преспокойно ест чужую пиццу!
– Не чертыхайся, – сказала мама и отщипнула теперь от куска Бланки.
– Мне чертовски больно! – повторила я. – Да ты сама всегда чертыхаешься!
– Какие страсти! – вздохнула Бланка.
– Ну, немножко опухла, – сказала мама. – Но явно не перелом, иначе бы ты давно уже потеряла сознание. Хватит с нас уже гипсов. Достаточно того, что Юлле учудил весной – соорудил себе фальшивый гипс!
Бланка рассмеялась. А мне было не до смеха.
– А теперь надо всё-таки отправить эту чёртову книгу в печать, – проговорила мама и уткнулась снова в компьютер. – Папа уложит вас спать.
Когда папа пришёл домой, он дал мне таблетку от боли и осмотрел руку.
– Нет, она не сломана, – сказал он. – Иначе бы она неестественно выгнулась, а ты бы не смогла говорить нормально.
– Но мне больно, – пожаловалась я.
– Ну, ты в самом деле сильно ушиблась. Завтра всё пройдёт, вот увидишь.
Но наутро ничего не прошло. Рука горела и болела, и я с трудом оделась. Во время обеда Амир помог мне донести поднос до стола. Гина, увидев это, подошла и спросила, в чём дело.
– Ты какая-то бледная, Астрид, – заметила она.
– Я вывихнула руку, – сказала я.
– Сходи к школьной медсестре, если тебе больно.
– Я пойду с тобой! – вызвался Амир, прежде чем я успела остановить его.
Осмотр медсестры занял две секунды.
– Здесь нужен рентген, – сказала она. – Сейчас же. Кому мне лучше позвонить – маме или папе?
– Папе, – ответила я, потому что не решалась беспокоить маму, она и так была вся на нервах из-за работы.
Папа, когда пришёл, казался очень встревоженным. В машине по дороге в больницу он всё молчал и лишь время от времени посматривал на меня. Мне было так больно, что я и сама едва могла говорить.