Когда Лидия Семёновна умерла, я рыдала по ней, как по родной бабушке. К тому времени она почти не появлялась в университете, потому моя мечта учиться под её наставничеством оказалось несбыточной.
Я очень хотела пойти на прощание, но не получилось поменяться сменами. Так и проплакала весь день в подсобке, пересчитывая таблетки и простыни.
А через пару месяцев по больничным коридорам прошелестел слух, что внук медицинской легенды отныне каждое утро будет надевать халат и пить кофе у нас в ординаторской на втором этаже.
– Ты дашь мне взглянуть на её статьи? – спросила я, чувствуя, как немеют пальцы.
Андрей пожал плечами с самым обычным видом.
– Да. Тебе это будет полезно.
Я вскочила на постели, чуть не плеснув на себя горячий кофе и забыв, что на мне нет ничего, кроме одеяла.
– Даже на те, что ещё не опубликованы?
– Да, а что здесь такого?
Я едва не задыхалась от восторга.
– Это же статьи Лидии Гончаровой! Профессора! Доктора медицинских наук!
Андрей улыбнулся, потянулся к подносу, взял маленькое песочное печенье из хрустальной вазочки, но помедлил есть и просто держал его в пальцах.
– Для меня профессор Гончарова была просто бабушкой, – сказал он, и мне стало стыдно за свой восторг.
– Да, конечно, – пробормотала я. – Прости.
– Но, если она тебя так заинтересовала, я рад, – продолжил Андрей, надкусив печенье и стряхнув с себя крошки. – Все мои родственники по-своему интересны, главное – не собирать их вместе. Я бы хотел познакомить тебя с каждым.
Мои лёгкие вмиг одеревенели. Знакомство с семьей? Это же не значит то, о чём я подумала?
Заведующий хирургии однажды шёл по коридору и увидел, как новый торакальный хирург, подавая пальто, обнял меня. Совсем легко, почти по-дружески!.. Он лишь задержал руки на моих чуть дольше, чем нужно было, чтобы помочь одеться, а кончик его носа словно случайно потёрся о мой висок.
Заведующий, чуя, что пахнет тем, что он так упорно воспрещал, вызывал нас к себе на ковёр. Поодиночке. Стоять и слушать, краснеть и оправдываться.
Он человек с фантазией, самодур т вдобавок ужасно бестактен. Во всяком случае, с медсёстрами и санитарами.
Мне дали понять, что вышибут после второй промашки. Теперь я представляю, что чувствует кошка, повисшая на ветке дерева, под которым скулят голодные псы, когда у неё осталась последняя жизнь.